Почему именно я?
Может какая-то из квартир окажется открытой? Тогда я смогу спрятаться внутри?
Бегать от него не имеет никакого смыла. Потому что рано или поздно силы кончатся. Мне захочется есть. Спать. Я не смогу уснуть здесь. Долго не протянуть. Я оглянулся, а Каут за спиной. И оказалось мы стоим. Что я уже не бегу, а стою и таращусь в его глаза. Что он свои когтистые лапы положил мне на плечи, и острые кончики впиваются мне в кожу под лопатками. А ростом он — совсем как я — ни сантиметром больше. В его фигуре какая-то геометричность, это сложно объяснить. Он смотрит мне в глаза и цокает. Как цокают учителя или врачи. Ай-яй-яй, какой тяжелый случай. Ай-яй-яй, какой нехороший мальчик. Нехороший. Нехороший мальчик.
Он открывает рот — шире и шире. И вот, он словно похож на гигантскую жабу. И я так устал. Боже, как я устал. Я бежал всего две минуты и откуда у меня такая Вселенская усталость. Нет ни ужаса, ни страха, ни отчаяния. Нет этого больного отрицания — так не может быть. Внутри я сдался. Ладно. Валяйте. Пускай это монстр. Хорошо. И я выберусь — и что будет дальше. Кто мне поверит? Кто захочет слышать про это? Они скажут, что я чокнулся. Они скажут, что я ненормальный. Мне придется объяснять эту историю тысячу раз. Мне придется рисовать картинки для психиатра. Ай-яй-яй, нехороший мальчик. Зачем убежал из дома?
Зачем мне все это, если впереди ничего не ждет?
Я очнулся от боли. Каут все также смотрел на меня, а его когти сползли с плеч и впились в руки. Кровь капала на асфальт. Очарование обреченности спало и жизнь заискрила во мне как фейерверк. Я закричал. Я закричал про то, что хочу жить. Про то, что впереди непременно будет счастье. Что меня ждет счастливый конец. Что несмотря на все, что есть сейчас, потом будет хорошо. Что мне есть ради чего жить. Поймите, я не кричал какие-то слова. Я просто чувствовал это — большую линию жизни, протянувшуюся через меня, от затылка до пят.
Закричал и оттолкнул его. И упал в мокрую листву. На руках остались глубокие порезы. Я лежал, смотря как светлеет небо, хотя и понимал, что это невозможно. Десять минут назад было только девять вечера, а теперь небо из блекло-синего превращалось в белесое. Погасили фонари.
— Молодой человек, вы в порядке? — пожилая дама с песиком на поводке. Конечно, я не в порядке, разве не видно. — Ишь ты, накурился небось. Не понимает даже о чем я говорю. — И ушла, что-то бормоча себе под нос про молодежь.
Две минуты. И это все на что меня хватило. Но черт возьми, этих двух минут мне на всю жизнь хватит.
P.S.
Через некоторое время прохожие вызвали скорую и меня увезли. Я об этом уже писал. Как оказалось, меня не было две недели, и все потеряли надежду меня найти.
Что еще добавить?
Психотерапевту моя история понравилась. Она говорит, я выразил свою аутоагрессию и свои страхи в этой рукописи. А я думаю, что все это ерунда. Они хотят, чтобы я приучил себя к мысли, что всего этого не было. Может считают, что я был под кайфом.
Никто не слышал, как я стучался в дверь. Никто не слышал, как я кричал.
Мне кажется, эта история не блещет жизнелюбием или оптимизмом. Несмотря на то, что я там написал, про светлый конец и все такое. В конце концов я все еще в психушке, не забыли?
Одно я знаю точно — дело было не в родителях.