Кстати о солнце. Окна здесь очень большие, поэтому восход сразу наступает во всей палате. Открываешь глаза — уже день-деньской, а на часах только 6:13. В коридоре кто-то шаркает тапками. Кто-то. Я знаю, что это Санни идет чистить зубы.
Санни встает раньше всех. Она из женского крыла — девушка много старше меня с угрюмым лицом, кривыми зубами и халатом, застегнутым не на все пуговицы. Санни бредет по коридору, зубная щетка дребезжит в стаканчике (мы однажды ночевали в поезде — ездили на море, так там также со стаканчиками по утрам ходят, только ложки дребезжат, а не щетки). И в глухой тишине еще долго слышен протяжный шаркающий звук — резиновые тапочки Санни тащатся по больничному линолеуму.
Несмотря на то, что за окном ранняя весна, совсем не холодно. Напротив, под одеялом тепло и уютно, и почти кожей ощущаешь сонливость отделения, царящую в коридорах. По утрам, на несколько минут мне становится спокойнее. А потом в звенящей тишине я слышу — тссссиньз. Звук, будто длинную металлическую цепь протянули по асфальту. Звук Каута. Каут рядом. Каут все слышит. Каут все помнит. Я оглядываюсь и вижу его в отражении, в стекле больничного окна. Длинный коготь тянется ко мне.
Санни включает воду, и по всей больнице начинают ныть трубы. Это как сигнал начала дня. В коридорах внезапно оказывается много людей, все разговаривают шепотом, пока кто-то один, самый бойкий или нетактичный вдруг начнет говорить вслух, самым что ни есть дневным голосом. А потом уже и медсестры будят всех, кто не вышел из палат.
Утренний обход, лекарства, ванна, завтрак. Вообще в больничном дне нет ничего интересного, о нем писать не буду (я слоняюсь по палате, пытаясь найти место, где я бы не видел Каута, смотрящего на меня из зеркал и стекол).
А вот вечером в больнице все тихо.
Выключают свет, и вместе с ним будто бы выключается звук. Глохнешь.
Так тихо, что слышно, как в женском крыле среди ночи вдруг начинает всхлипывать Санни (она уже слезла с таблеток, поэтому каждая ночь дается ей с трудом).
Я прикидываюсь спящим и стараюсь не обращать внимания на звуки, прыгающие в моей комнате. Цык — что-то щелкает под самым потолком. Тррррыыы — это скрипнула половица у двери. Бру-дррр-дррр — дребезжит стекло — проехала машина и пятна фар проползли над моей головой.
"Я здеееесь," — протяжно шепчет Каут прямо мне на ухо и касается ледяным когтем задней части моей шеи. Спина в мурашках, ноги — два куска льда. Он здесь. Он рядом, он дышит мне в затылок, хотя я прижимаюсь спиной к стене.
Закрываю глаза, считаю, говорю себе: "Это только воображение".
А Каут смеется, тихо, так, что его смех похож на скрип половицы или шарканье тапочек Санни.
День 4
Написать о Санни или об отце?
Психотерапевт (женщина в бледных блузках, без макияжа и маникюра) говорит мне постоянно, каждую встречу, чтобы я рассказывал или писал о том, что для меня важно.
"Напиши об отце. Или о Санни. Ты часто говоришь о ней."
Не замечал, чтобы я часто говорил о Санни. Или об отце. Почему она решила, что это важно для меня?
Родители... хотя нет. Мать у меня бывает не очень часто. Не чаще, чем у остальных. У нее теперь кожа сероватого оттенка, а глаза потухшие, мертвые. Она подавлена, так, кажется, это называется.
Мать. Раньше я называл ее мама. Может это этап взросления? Называть их мать и отец, а не мама и папа.
Психотерапевт не верит в Каута. Она, конечно, этого не показывает. Кивает (с очень понимающим выражением лица), поддакивает, чуть наклоняется ко мне — в общем, всем своим видом показывает участие и заинтересованность.
"Да, поняла. То есть, там, в том дворе, я имею ввиду, Каут дотянулся до тебя и схватил за ноги? Что ты почувствовал в этот момент?"
И все это спокойным тоном, будто мы говорим о том, как я завтракал в какой-нибудь кафешке с Лей.
Она не верит в Каута, думает, я его выдумал, даже не так, будто мое подсознание его выдумало, чтобы защититься от того, что происходит у меня дома. Отец. Мать. Ника.
Отец бросает чашку. Отец плачет. Ника плачет. Мать плачет. Все плачут. Никогда не видел столько взрослых слез. По мнению психотерапевта, (это забавно, что я никак не называю ее по имени, наверняка, это тоже какая-нибудь супер-защита подсознания. Ее зовут Наталья) все это настолько ударило по моей детской и неокрепшей психике, что я убежал из дома и пытался покончить с собой.