— Ты знаком с Вадиком Ширяевым?
Я сел на кровати, дотянулся до бутылки, сделал глоток, стараясь, по обыкновению, унять неутихающую внутреннюю боль, а заодно спрятать от нее свои глаза: она знает этого сурка, возможно, знает, где его искать.
— С Вадиком? Шапочно... Пересекались в одном кабаке.
— Просто пересекались? — прищурилась она. — Но почему ты — раз все так просто — связываешь его с ментами? Хотя какая разница... Он в самом деле мент. В прошлом, конечно. Да, был такой, знаешь, мальчишечка, младший лейтенант, что ли... — Она откинула голову назад, прикрыла глаза, и на лице ее обозначилось больное воспоминание. — Шустрый такой паренек, пас когда-то валютных девочек в "Национале". Давно это было... — Эх, где мои шестнадцать лет... На Большом Каретном! А потом про нас написал какой-то парень, кажется из "Московского комсомольца". Скандал был, помнится, знатный. Это ведь была первая заметка про то, что, оказывается — ну кто бы мог подумать?! — в нашей стране существует проституция. Вадик после этого куда-то исчез. А лет пять назад выплыл. Догадываешься где?
— В полиции нравов?
— Ага. Эту сферу нашей экономики он знал неплохо. Набрался опыта с младых ногтей — там, в "Национале". Но, насколько я знаю, его довольно скоро турнули. То ли скандал в их службе какой-то вышел, то ли еще что. Говорили, что он смылся из органов. Неужели опять надел погоны? Служит? Или занят бизнесом?
Похоже, служит. Человек бизнеса вряд ли сам станет стрелять в затылок хозяину ночного клуба. Значит, у кого-то на службе.
— Ладно, — сказал я, укладываясь. — Давай спать. У нас обоих был трудный день.
Она послушно улеглась рядом, уткнулась мне теплым носом в плечо и спустя минут десять уже сладко сопела, а я до первого света так и не сумел задремать. Наконец усталость взяла свое, я провалился в тяжелый, без сновидений, обморок, очухался только около одиннадцати, по привычке пошарил справа от себя рукой — никого.
Наверное, она, как и Бэмби, улизнула из моего гнезда на рассвете, воспользовавшись тем, что ночная птица при первых лучах солнца впадает в состояние наподобие анабиоза.
Ночью, прежде чем уснуть, она пробормотала, что встречается с корреспонденткой в середине дня на Ваганьковском кладбище: и место уютное, и от редакции в двух шагах.
Помнится, я подумал, что место для такого рода встреч выбрано не самое удобное. Да и вообще — не нужно никаких встреч. Все, что нужно: нырнуть поглубже, задержать дыхание, лечь на дно, слившись окрасом с донным илом. Хотел было еще раз попытаться ее в этом убедить, но она уже крепко спала, плотно стиснув губы, сдвинув светлые брови к переносице и насупившись — словно решала во сне сложную арифметическую задачку.
Поглаживая ладонью прохладную простыню, я решил, что Мила улизнула из моего гнезда на рассвете, как и Бэмби. Удивительно, но я не учуял, что она по-прежнему в доме, и лежал, раздумывая над тем, чем себя занять в предстоящую ночь, и лишь слабый плеск воды, донесшийся из ванной, заставил меня подняться, прислушаться, принюхаться...
Я потянул на себя дверь — не заперто.
— Ага, тоскуешь по родной стихии, — сказал я, присев на край ванны и любуясь тем, как из-под слоя зыбко колышущейся воды — она слегка шевелила хвостом и передними плавниками — проступает ее красивое, сильное тело.
Я грешным делом пожалел, что местом наших ночных игр оказалась постель: погруженная в родную стихию, она была чудо как хороша, ее тело дышало энергией и свежестью, всякое движение — шевеление плеча, мерное колыхание грудей, едва уловимое напряжение мышц живота, скольжение руки — было поистине совершенным.
Я пошел на кухню варить кофе.
Когда мы выпорхнули из гнезда во двор, она потопталась на месте, потом подняла голову, бросила взгляд на окна третьего этажа. Какое-то время она смотрела туда, потом перевела взгляд на меня. Я подумал, что женщина, преисполненная чувством мести, скорее, беззащитна, нежели опасна, — недаром в живой природе мотив мести и связанные с ним проявления отсутствуют.
Спустя полчаса я притормозил недалеко от трамвайной остановки позади кладбища — припарковаться у главного входа не удалось. До ворот добрались пешком.
— Спасибо тебе, — сказала она, бросив рассеянный взгляд на наручные часы. — Рановато приехали, еще полчаса до встречи. Мы условились в двенадцать вот здесь, у ворот. Ничего, я прогуляюсь немного по аллеям. Пока!..
— Пока, — кивнул я, глядя ей в спину, вдохнул полной грудью теплый воздух, по привычке сортируя палитру его запахов: утомленная солнцем зелень, земля, живые цветы, равно как и цветы неживые, бумажные, переплетающие овалы дешевых венков, свечной воск и еще нечто, наверно, бесплотное, но тем не менее издающее слабый аромат, присущий любому кладбищу.