Залы были наполнены грузинами в национальных костюмах, великолепных по покрою, цвету и изяществу; женщинами в блестящих платьях, с длинными, шитыми золотом вуалями, грациозно падающими с бархатной головной повязки.
Оружие блестело за поясами мужчин, алмазы сверкали на головах и шеях женщин. Это переносило нас в шестнадцатый век.
Щегольские мундиры русских офицеров, прелестные дамские туалеты, полученные из Парижа через посредство мадам Блот, дополняли ослепительное целое.
Лишь несколько черных фраков мрачно выделялись на этом блестящем фоне. Разумеется, мы — Муане и я — были из числа этих пятен.
Князь Барятинский принимал гостей в своих комнатах с тою любезностью знатного господина, которую он наследовал тысячу лет назад от своих предков. Он был в русском мундире, с лентой и звездою Святого Александра Невского и с Георгиевским крестом. Хозяин был одет проще всех, однако стоило гостю только войти, чтобы сразу же почувствовать, что он был царем этого собрания, не столько по почестям, ему оказываемым, сколько по виду, с каким он их принимал.
Считаю лишним добавлять, что здесь находились самые миленькие, самые грациозные тифлисские дамы, но скажем мимоходом, что, несмотря на славу о красоте грузинок, там были две или три европейские дамы, которых я назвал бы по именам, если бы не боялся нарушить правил приличия: они ни в чем не уступали грузинкам, несмотря на недостатки своих новейших туалетов.
До полуночи гости прохаживались по залам и разговаривали. Некоторые из приближенных князя удалились в его персидский кабинет и любовались там прекрасным оружием и драгоценными вещами хозяина.
За несколько минут до полуночи слуги вошли с бокалами на подносах: золотистое кахетинское сверкало в них, как жидкий топаз. Пить иностранное вино, даже французское, по случаю наступления Нового года, считается здесь непозволительным.
Я заметил, что на десять человек едва приходилось по одному стакану. По грузинскому обыкновению, ставится один стакан или одна кула на стол, если бы даже было и десять человек гостей; здесь стараются пить из больших серебряных чаш, из круглых ложек с длинною ручкой, похожих на наши суповые ложки, на дне которых, как я уже говорил выше, выточена голова оленя, с позолоченными подвижными рогами.
Как только часы пробили двенадцать ночи, князь Барятинский взял бокал, сказал несколько слов по-русски, которые, кажется, выражали желание долгоденствия и счастливого царствования императору, прикоснулся губами к бокалу и передал даме, находившейся рядом. Стоявшие близ подносов гости также брали бокалы, подносили их к губам и передавали соседу или соседке, сопровождая это пожеланием счастья в Новом году. Потом друзья и родственники обнялись.
Через десять минут князя известили, что ужин готов. Было накрыто около шестидесяти столов: князь сам приглашал мужчин, которых он хотел иметь за своим столом, указывая каждому, какую даму взять под руку. Мне предложили пригласить г-жу Капгер, супругу тифлисского губернатора. Это была одна из трех или четырех европеек, которых не назвал по именам из опасения, чтобы не нарушить их скромность; но так как здесь речь идет уже не о красоте, то я называю это имя, как имя одной из самых умных и грациозных особ в целом свете.
Такое же предложение сделано было и Муане, но, не зная дамы, которая была ему назначена, он предоставил другому кавалеру право проводить ее к столу и, заметив нашего бакинского знакомца, князя Уцмиева, расположился с ним за другим столом.
Около двух часов ночи все разъехались.
Князь носит траур по своей горячо любимой матери и не принимает никаких посетителей, кроме официальных, по обязанности.
Покидая князя, я откланялся, несмотря на его приглашение остаться до 6 января, т. е. до Крещения, ибо я решился непременно ехать на другой день утром.
Однако же и тут два обстоятельства помешали исполнению моего намерения. Во-первых, всю ночь шел снег. Во-вторых, Муане, вставший еще до рассвета, занят был зарисовкой зала князя Барятинского в полночь, когда все пьют за счастливый новый год и обнимаются. Я думал, что эскиз, напоминающий это блистательное вступление в Новый год, доставил бы удовольствие с одной стороны князю, а с другой самому художнику, и я первый предложил остаться.