Поднялся ветер, и начал падать снег. Я не понимал, каким образом остальная дорога могла быть хуже той, которую мы уже проехали, и если это была правда, то не мудрено, что мы по ней приедем на станцию.
Мы пустились дальше. Ручей тек в ущелье, и дорога, оставленная им для проезжих, которые, конечно, не могли сравняться с ним в скорости, была шириною не более саней. Это бы еще ничего, если бы можно было идти с ним хоть бок о бок, но дело в том, что с противоположной стороны высились скалы. Результатом всего этого было то, что дорога беспрестанно то возвышалась, то понижалась, как спина верблюда. Прибавьте к этому ручьи, низвергающиеся с горы для слияния с ручьем на дне ущелья, потоки, проложившие себе путь под снегом, оставив поверхность нетронутой и поэтому обманчивой, и вы немного сблизитесь с представлением о страшной дороге, по которой мы пробирались ночью, при ветре, способном сорвать рога — не говорю с быков, но с буйволов, и при снеге, мешавшем видеть в десяти шагах.
Всякий раз, как мы проезжали по одному из этих шатких мостов, переброшенных над ручьями, снег делался глубже, и сани падали в рытвину. Тогда лошади должны были напрячь все свои силы, чтобы вытащить их оттуда. Они поднимались вертикально на высоту пять или шесть футов, и при этом мы держались на наших багажах только с помощью приемов, которые сделали бы честь искуснейшему эквилибристу.
Одолев половину подъема, мы встретили солдат. Обменявшись с ними несколькими словами, ямщики обратились к нам:
— Вот эти солдаты уверяют, что там абсолютно невозможно проехать.
— А почему же нельзя?
— Три выстрела, слышанные нами, вызваны взрывом скал, а не ружьями.
— Зачем же взрывают скалы?
— Для расширения дороги.
— В таком случае, если дорога шире, то она, разумеется, должна быть гораздо удобнее.
— Удобнее будет завтра или послезавтра, но не нынче.
— Почему?
— Потому что дорога будет очищена.
— Стало быть, она еще не очищена?
— Нет, они не могли продолжать работу — ветер слишком силен там, наверху.
— Что же вы думаете об этом?
— Мы думаем возвратиться в деревню и ожидать, пока дорога не станет свободной.
Я осмотрел место, где мы остановились.
— Скажите им, что я согласен, если только они сумеют развернуться.
Григорий передал это ямщикам, но, что я предвидел, то и случилось: дорога была так узка, а края ее так скалисты, что лошадям невозможно было повернуть назад.
— Видите, надо ехать вперед, — сказал я Григорию, — итак: «Пошел! Пошел!».
Ямщики невольно были вынуждены двинуться вперед.
Мы поехали шагом, но так медленно, что два горца, выехавшие одновременно с нами из Циппы, настигли нас и шли за нашими санями.
На вершине перевала путь преградил обвал. Здесь дорога вместо плоскости представляла собой наклон по направлению к глубокому оврагу. Днем, в прекрасную погоду, когда видно, где ставить ноги, можно еще кое-как пройти, но ночью, при сильном ветре, при снеге, который хлещет вам в лицо, может закружиться голова.
Горцы, следовавшие за нами, ехали расчищать дороги: они везли с собой заступы.
— Спросите этих молодцов, — сказал я Григорию, — не могут ли они проложить нам дорогу.
Григорий задал им этот вопрос: они отвечали утвердительно и тотчас же принялись за дело. Я приподнялся на цыпочках: обвал был шириною в десять метров.
— Работы им будет до завтрашнего дня, — сказал я Муане, — мы перейдем пешком, а пустые сани кое-как перетащутся.
Мы преодолели препятствие, уцепившись за корни деревьев, чтобы не упасть в овраг и устоять против ветра, который, казалось, держал на свой счет пари, что мы не перейдем.
Если ветер бился об заклад, то он проиграл.
Настал черед саней. Горцы потянули их в сторону, противоположную оврагу, и сани прошли.
— Сколько еще верст? — спросил я ямщиков.
— Десять.
— Тогда, дорогой Муане, поезжайте, если вам угодно, в санях, а я пойду пешком.
— Я очень устал.
— Так садитесь в сани, а я пойду. Будьте спокойны, я пойду так же быстро, как сани.
Муане сел, но не миновал и ста шагов, как вдруг подскочил, словно подброшенный ракетной трубой. Дальше я уже не видал его. В результате одного из тех толчков, о которых я уже говорил, он, как из катапульты, был выброшен и упал на четвереньках в ручей. Я услышал в одно и то же время его смех и брань — и успокоился.
— Ну что, сядете опять в сани? — спросил я.
— Нет, благодарствую, — сказал он, — с меня довольно. Пойду пешком.