Мы шли, но так, что на каждом шагу вязли на поларшина с лишком в снегу. Пройдя версты две, Муане снова сел в сани. Я взял за руку Григория, и мы, держась друг за друга, пошли довольно безопасно, ведь каждый из нас имел теперь по четыре ноги вместо двух.
— Ступайте под руку с Григорием, — сказал я Муане, — а я возьму под руку одного из рабочих, другой будет смотреть за санями.
Таким способом мы отправились дальше.
— Что скажете вы о Вергилии? — спросил меня Муане.
— Ой, ой, что это такое? — воскликнул он вдруг с тревогой.
Мы остановились: огромный поток пересекал дорогу, извергая массу воды, которая должна была быть значительна, судя по производимому ею шуму. Эта исполинская щель, открытая в горе, имела вид столь мрачный, что мы остановились, вопрошая друг друга, идти ли нам вперед. К счастью, наши горцы знали это место и успокоили нас, когда один из них прошел первый. Мы отделались только тем, что прошли по колена в воде. Сани встретили много препятствий из-за скалистых берегов этого ручья, но и они прошли.
Теперь дорога стала понижаться, и мы снова очутились вровень с потоком.
Оставалось проехать еще шесть верст, а мы уже были в полном изнеможении, наши ноги до того замерзли, что мы их уже не чувствовали, со лба же катился пот.
Ветер усиливался, снег шел гуще. Надо было как можно скорее проехать этот перегон, — если бы в этом узком ущелье нас захватила метель, мы погибли бы.
Я первый предложил снова сесть в сани. Мы закутались в тулупы и заняли свои места. Два сопровождавшие нас горца уцепились за сани: мы оказывали им ту услугу, что ускоряли их путь, а они, в свою очередь, не давали нам опрокинуться.
Я закрыл глаза и предоставил себя случаю, — я сказал бы — провидению, если б считал себя настолько важной особой, чтобы провидение занималось мною.
Иногда я открывал глаза, но ничего не видел, кроме беспредельного снежного покрывала, которое ветер будто стряхивал перед нами, и ревевшего в двух шагах от меня в стороне потока.
Наконец мне показалось, что я заметил свет.
— Станция? — спросил я.
— Нет, деревня Молит.
— А станция?
— В трех верстах.
Все представлялось фантастическим в эту ночь, даже самое расстояние. Мы выехали в полдень, совершили за три часа подъем, спускались пять часов, воображая, что делаем четыре мили в час, и все-таки не могли проехать тридцати верст, т. е. семь с половиной миль.
Мы направились на огонек, светивший в маленькой гостинице. Мы вошли туда, полумертвые от утомления и голода. К счастью, нам достали хлеба, нечто вроде солонины, в которой в другое время мы бы ни за что не почувствовали потребности, а теперь она показалась нам превосходной.
Разумеется, попутчики-горцы приняли участие в нашей трапезе. Все это мы запили несколькими кружками легкого мингрельского вина, которое не причиняет никакого вреда, и снова сели в сани, предварительно спросив: хороша ли дорога от деревни до станции?
— Превосходная, — отвечал хозяин.
Мы поехали, напутствуемые столь утешительным уверением. Но, увы! Шагов через сто двое из нас уже были в снегу, а третий в воде.
Мы решились пройти остаток дороги пешком и при страшной метели достигли станции. Еще одна верста, и мы не доехали бы до ночлега: вся гора, казалось, дрожала словно от землетрясения.
Два часа спустя приехал посланец от Тимофея с известием, что телега не могла даже попытаться переехать гору и что надо послать сани и быков, если хотим увидеть наши вещи и Тимофея. Я не столько сожалел о Тимофее, хотя, как раритет, ценил его по достоинству, но очень сожалел о вещах и потому велел сказать Тимофею, чтобы он не беспокоился и что на другой день к нему придут на помощь.
Глава LIV
Молит
Вещи из саней были перенесены в комнату станции. Крайне утомленные Муане и Григорий не имели даже сил сбросить свои тулупы на скамью и лечь, — они просто упали на чемоданы и заснули. Сопротивляясь усталости больше, чем они, я кое-как приготовил себе постель и прилег.
Всю ночь станционный дом, хотя и прочно построенный, дрожал от ветра, который, казалось, хотел сорвать его. Два раза я вставал и выходил к воротам — снег падал беспрерывно.
Наконец рассвело, если можно было назвать это рассветом. Я потребовал одного расторопного казака, который за рубль согласился отправиться в деревню, где мы накануне ужинали, чтобы нанять там лошадей или быков и послать их в Циппу.
Казак явился с тем усердием, какое всегда выказывают его товарищи с целью заработать рубль, но тут почему-то через час он воротился. Выяснилось, что ветер был так силен, что даже у него не было никакой возможности выполнить мое поручение.