Потом, подойдя к абреку, он одним движением выдернул из трупа свой нож и, отерев его об одежду убитого, убрал клинок за голенище короткого сапога. Не обращая внимания на княжескую семью, парень быстрым шагом направился в сторону улан. Заинтригованный князь последовал за ним. Как оказалось, оба солдата были ранены, но в сознании. Ловко разорвав на полосы их нижние рубахи, парень наложил на раны повязки и, сунув одному из улан флягу с водой, велел:
— Пейте больше. Крови много вытекло. До доктора придется самим ехать.
И не обращая внимания на благодарные слова, перешел к лакею. Тот весь бой пролежал в траве, тихо подвывая от боли и страха. Бесцеремонно разорвав на нем рубаху, парень осмотрел рану и, усмехнувшись, буркнул, ловко бинтуя его:
— Шо ты хнычешь, как то дите? Это ж просто царапина. Через седмицу и вспоминать про нее забудешь.
— А ты прям дохтур, — вызверился лакей. — Тебе-то откель знать, что там царапина? Кровищи-то вон сколько.
— Откель знать? — усмехнулся парень. — А оттель, шо меня не токма убивать, но и лечить учили.
Певучая речь парня ясно показала, что паренек этот из местных казаков. Только здесь, в предгорьях Кавказа, так говорили. Мягко, певуче, вставляя в разговор слова из тюркских и горских языков. Наконец, покончив с перевязкой, он подошел к водителю и, одним ловким движением отобрав у него револьвер, приказал:
— Плечо покажи.
— Кость вроде цела. Но крови много, — ответил водитель, поворачиваясь к нему боком.
— Все равно перевязать надо. Рана открытая, попадет какая гадость, загнить может, — ответил парень, накладывая повязку.
— Кто вы, юноша? — спросил князь, дождавшись окончания перевязки.
— Григорий Серко. Казак, — представился парень, и князь механически отметил серебряную серьгу в его левом ухе.
— Очень приятно. Князь Воронцов-Ухтомский, Николай Степанович. Должен поблагодарить вас за наше спасение. Позвольте узнать, чем вы занимаетесь?
Он очнулся рывком, словно вынырнул из глубины. И тут же все тело начало ломить. Болело всё. Голова, ноги, руки, крутило нутро, и даже словно глаза сейчас из башки выпрыгнут. Кое-как проморгавшись, Гриша со стоном приподнял голову и огляделся. Вроде хата его, а вот в хате… осмотревшись еще раз, парень вдруг понял, что в хате было пусто. Так пусто, словно вся семья разом собралась и уехала. Но это не так.
Он отлично помнил, как сначала заболела младшенькая Настена. Отец заложил телегу и повез ее в город. Оттуда он вернулся уже один. Но к его возвращению больны были уже обе старшенькие сестры-погодки. Их даже увезти не успели. Сгорели обе за полторы седмицы. Но к тому времени Гришка уже знал, что в станице полыхнул мор. Тиф уносил людей десятками. За два месяца большое село превратилось в погост.
Посылали гонца в Екатеринодар, к властям, чтобы прислали докторов, но вместо врачей пришли солдаты. Станицу оцепили, и всем жителям запретили выезжать. Станичники взялись было за оружие. Уж кому-кому, а родовым казакам разнести по кустам «серую скотинку» как воды попить. Ночью бы всех вырезали, никто б и не пикнул. Но атаман и казачий круг порешили, что воевать со своими, православными, нельзя. Прав был генерал-губернатор. Ежели мор за станицу вырвется, быть беде.
Порешили, что все знахари да травники будут народ лечить. Кто как сможет. А в итоге станица опустела. Схоронив сестер, слегла и мать. А следом за ней и сам Григорий. Только отец еще каким-то чудом держался, словно болезнь обходила его стороной, заставляя до дна испить чашу потерь. Что было с ним после начала болезни, Гриша не помнил. И вот теперь, кое-как усевшись на широкой лавке, служившей ему постелью, пытался понять, чем все закончилось и где родители.
Пить хотелось неимоверно. Поднявшись на дрожащие от слабости ноги, Гриша доковылял до дверей и, выбравшись на улицу, скривился от боли в заслезившихся глазах. С трудом проморгавшись, он сполз с крыльца и оглядел подворье. Ворота в хлев открыты. Осторожно заглянув вовнутрь, парень убедился в своих предположениях. Волов, свиней и коровы не было. Коня с кобылой в конюшне тоже не нашлось. А на заднем дворе, в загоне, одиноко бродила пара курей.
— Выходит, батя успел все продать, чтобы нас лечить, — прохрипел Гриша и, почесав в затылке, побрел к колодцу.
Пить с каждым шагом хотелось все сильнее. С грехом пополам достав из колодца треть ведра воды, парень напился и, ополоснув лицо, поплелся к крыльцу. Кряхтя, словно старый дед, он уселся на завалинку и, подставив физиономию солнечным лучам, принялся размышлять, что делать дальше. Оставаться в станице было нельзя. Хозяйство порушено, скотины нет, да и соседи, по всему видать, кто не на погосте, сбежал. Остается одно. Набраться сил, как следует осмотреть остатки хозяйства и уходить в город.