Я пришел на бал в отлично сшитом смокинге, в соответствующих брюках с черными лампасами. Оля надела бальное платье. И вот устраиваемся за столом, где разместилась желивская знать: управляющий, лесничий с женой и несколько монахов. Загремел оркестр чешскими польками, вальсами. Но наша сиеста длилась недолго. По залу пошел шепот: «Где доктор?» И тут же ко мне подбежал запыхавшийся рабочий.
— Доктор, скорей! Жена исходит кровью… выкидыш на четвертом месяце… Ради Бога, скорей!
Поспешно распрощавшись с присутствующими, я сбегал домой за чемоданом с акушерскими инструментами — и вскоре был у пострадавшей. Тонка, молодая женщина, лет двадцати пяти, плавала в луже крови и таращила на меня полные ужаса глаза. Сбросив смокинг и засучив рукава крахмальной рубахи, я вымыл, согласно положенному ритуалу, руки и исследовал роженицу. Ее муж показал мне какую-то тряпицу, в которой был завернут отошедший плод, но кое-что еще осталось в матке — потому-то Тонка и кровоточила. Что тут будешь делать? Освободили от всякой рухляди кухонный стол, поставили его посередине комнаты под лампу, и операция началась. Нужно было удалить остатки плода. Ассистировали, держа в нужном положении ноги Тонки, ее муж да приглашенная соседка. Все окончилось благополучно. Кровотечение прекратилось. Это была моя первая пациентка в Желиве. Так началась жизнь на новом месте.
Летом мы гостили у моего станичника Ивана Колесова в Братиславе. От Братиславы до Вены — рукой подать, а формальностей с заграничными поездками — никаких. Так что побывали и в Вене. Строгостью линий и планировкой широких улиц этот прекрасный город чем-то напоминал Питер. Дунай там, конечно, не голубой, а, как и всюду в городах, мутно серый и совсем не широкий, как мы представляли. Странно было видеть мост графа Разумовского, русского посла в Вене, который он построил на свои средства, чтобы сократить дорогу ко дворцу. Зашли мы и в бывший императорский дворец Шенбрунн, где нас особенно поразила скромная обстановка комнат, в которых совсем недавно жил император Франц-Иосиф. Железная кровать, обыкновенный письменный стол и все прочее были трогательно просты; я смотрел на императорскую обстановку и думал: «И к чему эти люди взваливают на свои плечи колоссальную ответственность за судьбы народов?..» Невольно припомнилась книга Георгия Чулкова «Императоры» — о жизни русских царей-государей. За ними всю жизнь охотились, как за дикими зверями, разные Каракозовы, кибальчичи, рысаковы и даже, казалось бы, нежные дамы — перовские, веры фигнеры. Так называемая «прогрессивная» печать описывала царей как отпетых негодяев и преступников, а людей, которые за ними охотились, возводила в сан мучеников и героев. Странно, однако, устроен наш мир, неисповедимы пути духа человеческого…
Расскажу, однако, об одном интересном эпизоде моей жизни.
В 1936 году по эмиграции пронесся слух, что в маленькой, полупровинциальной Софии, в Болгарии, появился какой-то советский журналист, якобы бежавший через финскую границу из северных концлагерей, и что этот человек издает сейчас исключительно интересную газету «Голос России». Я начал искать ее. И вот как-то в одно прекрасное утро ко мне зашел мой знакомый пражский инженер, сын русского академика, и вручил несколько номеров «Голоса». Редактором этой газеты был Иван Лукьянович Солоневич.
В эмиграции Солоневич стал самым популярным человеком, статьями которого зачитывались все, даже чехи. Помню, необыкновенную сенсацию произвела его довольно объемистая книга «Россия в концлагере». Она была переведена на все европейские языки и гремела тогда, как американские бестселлеры, по всему миру. Книгу да и газету иллюстрировал талантливый сын Солоневича Юрий, который вместе с отцом бежал из коммунистического концлагеря.
…Уже полтора года мы читали «Голос России», и вот в начале 1937 года на мое имя приходит письмо из Софии. Писала Тамара Владимировна Солоневич. Писала мне, человеку ей совершенно неизвестному, с тревогой о муже и просила, как русского врача, помочь Ивану Лукьяновичу с устройством в лечебнице, которые в Чехословакии были значительно лучше болгарских.