Ганна вошла в комнату, расположенную рядом с передней избой той же хаты, и вышла оттуда в другом одеянии, какое носила по всяк день. На ней была черная с цветами исподница и зеленая суконная сукня. Она, гремя ключами, вышла из хаты в сени.
Кусова хата двумя окнами выходила на двор, одним окном на улицу. Оставшись одни, старики заметили, что из улицы кто-то заглянул к ним в окно.
— Кто се там? — с беспокойством сказал Кус и вышел из хаты. — Чого там вам? — слышался его голос. — Чого вы спынаетесь на прысьпу, да зазыраете в чужу кату! Идить, идить соби, видкиля прыйшлы! -
Он воротился в хату. .
— Кто там? — спрашивали его Кусиха и Молявчиха.
— Якиись москали, — отвечал Кус; — из воеводських ратных, запевне: двое их коло викон стоялы. Я протурыв их. Се, бачу, дизналысь, що з сего двора сёгодни винчалысь у церквы, так думалы тут весильля справлятымуть. Прый-шлы банькы вытрыщать. На чужий коровай у их очи по-рываються. Хотилось бы им, щоб их позвалы поисты да попыты. Навъязлывы люды си москали. Цур им, од их полы вриж да втикай наш братчик.
Вошла Ганна, а за нею наймичка. Ганна держала два <<джбана» с наливкою, наймичка — посуду. Накрыли скатертью стол, поставили посуду, положили ножи и ложки. Кусиха из шкафа достала серебряные чарки. Когда на столе все было установлено, наймичка стала приносить ествы: сначала борщ с рыбой, потом жареную рыбу, пирог с рыбой, ягоды и мед в сотах. Поставивши кушанья на стол, сама наймичка взяла ложку и села за стол с хозяевами. Затем вошел наймит, мужчина лет сорока, годовой работник, обедавший всегда с хозяевами. По приглашению Куса и наймит и наймичка выпили водки и пожелали счастия, здоровья и благополучия новоповенчанной паре. Обед шел как-то торжественно и как бы священнодейственно; все были молчаливы, прониклись важностию совершившегося события. Вдруг раздался колокольный звон.
— Козакы в поход йдуть! — сказал Кус и встал.
— И наш казак молодець выходыть. Дай Боже всим им счастлыву дорогу и в своий, и в царскии справи доброго и помысного повоженя!
Он перекрестился. .
— И счастлыво им до дому повернутысь! — произнесла Булавчиха.
У Ганны снова на глазах навернулись слезы, и она прикладывала к глазам рукав своей вышитой сорочки, хотя и желала пересилить себя, казаться спокойною.
— Скильки у сий чарци кропель, стильки лит жыты б твоему сынови, а нашому зятеви, в добрим здоровьи, ни якого лиха не зазнаючи! — сказала Кусиха, обращаясь с чаркою к Молявчихе. .
— А нам бы все служиты таким добрым да милостывым господарям! — произнес наймит.
После обеда все встали развязнее и веселее. Кусиха так расходилась, что пощелкивала пальцами и подскакивала, да несколько раз повторяла, что ей ради такого радостного случая хочется танцевать. Кус тотчас начал было ей вторить. Увлеклась даже понурая Варка Молявчиха и уже не стала, как делала прежде, упираться, когда Кус схватил ее за руку и приглашал танцевать с ним в паре. Кусиха, хлопая в ладоши и подпрыгивая, пела:
Кукурику пивныку, на току,
Чекай мене, дивочко, до року!
Хыба ж бы я розуму не мала, • ,
Щоб я тебе цилый рик чекала ' Хыба ж бы я с розуму изийшла,
Шоб я соби красчото не знайшла!
Остановившись, она закричала:
— Да що се мы танцюем без музыки! — Потом, обратившись к наймиту, проговорила:
— Явтуху! Серденько! Иды поклыч Васыля скрыпныка, да колы можно ще кого-небудь, хоч того дударя, як, пак, ёго ...
— Юрка? — сказал наймит и хотел уходить. Но Кус остановил его рукою, дернувши за полу свитки, и говорил обратившись к жене:
— Ни, ни, жинко, Параско! Сёго не можно.
— Чому не можно? — порывисто спрашивала Кусиха.
— А тому не можно, — сказал Кус: — що владыка не велив. Нам треба ёго слухаты. Не можно, не можно, не дозволю!
— Не дозволыш, так нехай по-твоему буде, — сказала Кусиха: — ты на те господарь, паи в своим доми.
Успокоившись от внезапного порыва к веселости, вся семья уселась снова на лавках, немногопоболтали, потом Молявчиха с дочерью встали, помолились к образам, поблагодарили хозяев за хлеб-соль и собрались домой. Молявчиха, кланяясь в пояс, просила Куса и Кусиху с дочкою к ней на обед на другой день. Кусы обещали. После ухода Молявчихи и Булавчихи, Кус, чувствуя, что голова его от винных паров отяжелела, отправился в садик, подостлал под голову свою свиту, залег спать в курене, сложенном из ветвей под двумя яблонями. Пчелы, вылетая из расставленных по садику ульев, наводили на него сладкую дремоту своим жужжанием. Кусиха забралась отдыхать в чулане, откуда окно выходило только в сени: там летом было прохладно и безопасно от надоедливых мух. Ганна с наймичкою перемыли посуду после обеда, уставили ее на место, подмели хату. Окончивши работу, Ганна ушла в сад и, чтоб не мешать отцу, забилась в противоположный угол садика, села под развесистою липою и там предалась раздумью. Недалеко от ней был тын, огораживавший садик с улицы, и через прогалину в этом тыне смотрели в сад четыре злые глаза, но Ганна их не замечала. Долго сидела таким образом Ганна. Пробегало в ее памяти все ее детство с той минуты, как она стала сознавать свое бытие на свете,