брать сотника по обычным, извечным, войсковым правам: такой выбор будет по нраву самому гетману. Все гагтага-лиСь. Писарь составил челобитную, атаманы, бывшие у Крука, приложили руки и обещали склонить на свою ст°-рону и х°ружего, но хоружий держался Малявки; ему казалось, что назначенный самим гетманом сотник сидит так крепко на своем месте, что скорее пошатнется тот, кто задумает столкнуть его с места. Хотя Кулик не рассказал хоружему всего, что происходило у Крука, но хоружий сам про все пронюхал. Когда Молявка воротился в Сосницу, хоружий донес ему, что против него затевается.
Взъярился Молявка, закипел досадою, и женщины — мать и жена стали обе разом побуждать его не спускать своим недругам. Недолго думая, сотник приказал позвать к себе атамана городового и сотенного писаря.
Надменно встретил он позванных, одною рукою подпершись в бок, другую заложивши за пояс, обвивавший его кармазинный кафтан, не кивнул головою в ответ на их глубокий поклон и разразился такою речью:
— Що се: я вам стал негожий? Вы збираетесь миж собою, та радытесь: кого соби в сотныки иншого обраты? Забулы есте, мабуть, що не вы мене обиралы, а сам яс-невельможный гетман мене над в<!ми поставыв без вашого «сырна>>? А хиба того не знаете, що колы проты мене йдете, то усе ривно, що проты самого гетмана супиняе-тесь? А вы знаете, що то есть супинятыся проты нашого гетмана. Петро Рославець не вам ривня, а що з ным сталось! Знаете вы, скурви сыны: маленьку цыдулу напышу до ясневельможного, так вас зашлють туды, где и воронья кисток ваших не знайде. Се все ты, Куличе! Твои се хирхули! А ты, атамане Круку, як смив ты без мене ку-ринных збираты?
— Пане сотныку! — сказал Крук: — Я не збирав. У мене булы гости давни приятели на хрестынах. Сёго ще николы не бувало, щоб мы повиннисьмо булы твоеи мило-сты запытоватысь — чи можно нам до .себе гостей зваты, а звлаща в такий справи як хрестыны. Твоей мылосты тут не було. Не зоставляты ж дитей наших нехрещеных, дожида-ючись поки волыть вернутыся твоя мылость!
— А вы на своих хрестынах про мене розмовлялы, мене судылы, як бы мене з сотньщсьтва звесты радылыся! А! Так, кажи! Буль! миж вами таки ричи? — спрашивал сотник.
— Пане сотныку, — сказал городовой атаман: — я твоей мылосты отповив и ще скажу: звав я гостей на хре-стыны, а що там говорылось, 'колы пилось и иилось, так мы тоди ж и забулысьмо; подпыли булы!
— Ось я позову хлопцив, да ростягну вас оттут, да киями добре отшмарую! — сказал с увеличивавшеюся запальчивостью сотник. — Вы не гадайте и не помышляйте, щоб мене вашою волею з сотныцсьтва звесты. Я не такий сотнык як инши, що выберете сами, да цотым и коверзуете, як хочете. Мене сам ясневельможный гетман над вами на-ставыв, а все через те, що мене знае и на мене бильш полецаеться, як на всю вашу громаду. Мени гетман дозво-лыв пысаты просто до ёго власных рук, а други сотныки того не смиють, мусять через своих полковныкив зносыты-ся з гетманом. Тильки я одын на всю Украину, одын такий сотнык, що до самого гетмана просто пышу. От и знайте мене. Ты, Куличе скурвый сыне, пся кров, хлопська юха! Ты, ты всему привидця, собачии сыне!
Он схватил Кулика за грудь и начал трясти его. Кулик. пригнутый сильной рукой Молявки, поклонился ему до земли и говорил:
— Пане вельможный! Не гнивыся. Твоя во всим воля, тильки я проты мылосты твоей ни в чим не прошпетывся; певне твоей мылосты на мене щось наплетено.
— Знаю я вас, лукавых сынив! — сказал сотник. — И вы ж знайте мене, колы так. Тягатыся зо мною у вас мочи не стане. Перш уси вы з вашими жинками и дитьмы пропадете, у Сыбыр пийдете, ниж мене от себе зведете. За мене гетман, а за гетманом и сам цар! Куды ж вам чорнякам до мене? Пошлить козакив до куринных, щоб зъиздылысь до мене виншоваты мене з малженьством и везлы б мени належытый ралець от себе и от своих ку-ренив. Чуеш?