На следующий день Казанова навестил мадам д’Юрфе. Та, как и было предписано оракулом, лежала в постели, но была бодра и полна мыслей о будущем своего ребенка, то есть самой себя, возрожденной в мужском обличье. Более всего она опасалась, что ее признают незаконнорожденной и лишат всего ее немалого состояния. Она предложила Казанове жениться на ней, дабы после ее смерти стать опекуном ее ребенка, то есть возрожденной ее самой. Понимая, насколько далеко зашла в своих фантазиях мадам д’Юрфе, Казанова решил поскорее избавиться от нее, опасаясь, что, исполнив предписание Паралиса, она станет его преследовать. Поэтому, когда маркиза снова решила посоветоваться с оракулом, тот ответил, что после отдыха ей надлежит за один час совершить поклонение двум рекам сразу, а Казанове предписал сделать несколько очистительных обрядов на морском берегу. Городом, где она станет совершать поклонение, мадам д’Юрфе назвала Лион, ибо Лион омывается Роной и Соной, а следовательно, за час она вполне успеет поклониться двум рекам сразу. И, огорченная тем, что Казанова не может сопровождать ее, отбыла в Лион. Оттуда путь ее лежал в Париж, где ей предстояло дождаться обещанного Казановой мужа и оформить опекунство Соблазнителя над рожденным ею младенцем, которому до тринадцати лет следовало пребывать под его надзором, дабы он вместе с оракулом мог наблюдать, как развивается ее душа, переселившаяся в мужское тело. Отпускать в Париж легковерную и взбалмошную мадам д’Юрфе Казанове не хотелось: а вдруг к ней вернется разум? Однако продолжать спектакль фантазия Авантюриста отказывалась; к тому же Соблазнителю хотелось без помех насладиться любовью Марколины, которая, несмотря ни на что, весьма ревниво взирала на его отношения с престарелой маркизой. У Казановы был прямой материальный интерес не порывать окончательно с мадам д’Юрфе, но пока ему хотелось отдохнуть, а задумываться о завтрашнем дне он не привык.
«Преображенная» д’Юрфе отправилась в Лион, а Казанова стал собираться в дорогу. Он намеревался посетить Англию, но прежде он решил заехать к мадам д’Юрфе, потом побывать в Париже и уже оттуда ехать в Кале, там сесть на корабль, чтобы пересечь Ла-Манш. Брать с собой на остров Марколину он не собирался, но время, дабы достойно ее пристроить, у него было. Не имея нужды в деньгах, он намеревался обеспечить юную венецианку, дабы та, невзирая на превратности судьбы, смогла вести достойную жизнь, и исполнил сие намерение. Источником благосостояния Казановы вновь была маркиза д’Юрфе, щедро одарившая своего мага и прорицателя; вдобавок он прибрал к рукам дары, приготовленные маркизой для принесения в жертву семи светилам. Два слитка же, золотой и серебряный, а также самоцветы, согласно предписанию оракула, следовало в час отлива отправить в пучину морскую. Взяв на себя исполнение обряда жертвоприношения, Казанова приказал соорудить специальные ящички для жертвуемых драгоценностей и в урочный час действительно с надлежащими церемониями и заклинаниями утопил в море семь ящичков, наполненных морской галькой, а драгоценности благополучно заняли место в ларце Соблазнителя.
Соблазнитель еще долго черпал из туго набитого кошелька маркизы д’Юрфе. Некоторые даже утверждают, что в общей сложности она истратила на него, а также по его просьбам около миллиона ливров. На первый взгляд сумма огромная, но если принять во внимание аппетиты Казановы, стоимость подаренных ему и выманенных им обманным путем драгоценностей, оплаченные карточные долги, то она окажется вполне скромной. Однако прозрение все же наступило. Видимо, кто-то из племянников, подсчитав убытки, нанесенные будущему наследству легкомысленной и увлекающейся тетушки, всерьез занялся излечением почтенной дамы от болезни, именуемой Казанова, в чем и преуспел. А раздосадованный Соблазнитель, поняв, что источник денег иссяк, для себя похоронил маркизу и более о ней не вспоминал. В действительности же маркиза скончалась в ноябре 1775 года, на двенадцать лет позже, чем указано в «Мемуарах». Ни с одной другой женщиной у него не было таких долгих отношений, как с мадам д’Юрфе. Но чувство благодарности никогда не было свойственно самолюбивому Соблазнителю. В «Мемуарах» он не написал об этой экзальтированной и доверчивой женщине ни одного по-настоящему доброго слова.
История перерождения завершилась разрывом маркизы с морочившим ей голову шарлатаном. Для Казановы это был, пожалуй, не самый худший выход из положения: ведь продолжай мадам д’Юрфе верить ему, какое объяснение пришлось бы ему придумать, когда в урочный срок она бы не родила обещанного ей младенца? А ведь он еще обещал выбрать маркизе мужа, дабы ребенок был признан законнорожденным и получил бы наследство матери… Вряд ли у Казановы хватило бы терпения растянуть превращение маркизы д’Юрфе в мужчину еще на несколько лет — упорство и постоянство никогда не входили в число его добродетелей. Пожалуй, только побег из Пьомби был предприятием, доведенным им до конца.