Разум нашептывал ему, что, поселившись безвыездно в замке Дукс, он все равно что перестал жить, однако натура противилась таким рассуждениям, а он более привык слушать натуру, нежели разум. Именно его обидчивая натура заставила его разругаться с давним своим корреспондентом Опицем, придравшись, что тот в каком-то из писем позабыл назвать его «господином». Его место, равно как место покойного графа Ламберга, в сердце Казановы постепенно занял потомственный аристократ принц де Линь, который был на десять лет моложе Казановы, а если судить по внешнему виду — то на все двадцать. Эрудит, превосходный собеседник, друг и доверенное лицо многих европейских коронованных особ, сделавший блистательную военную карьеру, принц жил в Вене, лето проводил в своем замке в Теплице, откуда часто наезжал в Дукс. Познакомившись с Казановой, он вскоре обнаружил, что его вкусы во многом совпадают со вкусами и пристрастиями старого библиотекаря. Они оба обожали Горация, с удовольствием читали классиков, ненавидели якобинцев и оплакивали монархию. Однако де Линь слишком редко приезжал в Дукс, чтобы утешить Казанову, а письма уже не могли развеять хандру Авантюриста. Даже работа более не спасала его от черной меланхолии.
И вот, попросив у принца де Линя рекомендацию к герцогу Веймарскому, Казанова совершил неразумный с точки зрения самосохранения поступок: он бежал в Веймар, оставив графу любезное и одновременно издевательское письмо. Прочитав его, Вальдштейн не обиделся, а только улыбнулся: «Вернется, никуда он не денется». Чтобы предвидеть подобное завершение приключения, не надо было быть пророком. Некоторое время Казанова скитался по городу в поисках места, предлагая свои услуги в качестве домоправителя, воспитателя, библиотекаря, секретаря, любого иного «достойного служителя», однако места ему никто не предложил. Тогда он отправился к герцогу, тот принял его с распростертыми объятиями, однако должностью также не обременил, к тому же Казанова быстро воспылал ревностью (завистью?) к Гёте и Виланду. Недовольный, он укатил в Берлин; город в этот раз ему совсем не понравился. Он поносил невежество его жителей, их суеверие и тугодумство, обрушивался на ростовщиков-евреев, у которых сам же и брал деньги, выписывая векселя на графа Вальдштейна, который безропотно их оплачивал, уверенный, что блудный старец вскоре вернется, неся в руках оливковую ветвь. Так и случилось.
Вальдштейн был по-своему привязан к Казанове и никогда не отказывал ему ни в поддержке, ни в деньгах. Тоска Казановы проистекала из его собственного характера. Многие, знавшие Казанову, сходились во мнении: Авантюрист забыл про старость. Живя сегодняшним днем, а зачастую и часом, он никогда не задумывался о будущем, полагая, что Фортуна всегда и укажет ему дорогу, и поведет его по ней. Фортуна не подвела его: после всех перипетий и треволнений она поселила его вдали от революционных катаклизмов, окружила любимыми книгами, время от времени делала подарки в виде любезных собеседников. Одного лишь она не могла сделать: подарить ему вечную молодость. «Вы никогда не состаритесь, — стремясь утешить Авантюриста, писал принц де Линь, — у вас молодое сердце, ясная голова и крепкий желудок». Он не слишком грешил против истины, но Казанове этого было мало: он хотел блистать, на равных говорить с государями, сидеть за зеленым сукном и унизанными перстнями пальцами метать карты, а потом небрежно сгребать в карман выигрыш, дабы на следующий день спустить его за тем же столом или осыпать золотом очередную любовницу. Суетность была его стихией, он жил ею, а когда ее сменил покой, он стал медленно умирать. Вместе с прошлым Казановы уходил и старый мир. В 1797 году, за год до смерти Авантюриста, в его родную Венецию вошли французские войска под предводительством юного генерала Бонапарта — «самого совершенного гения», «демонического авантюриста» (определения С. Цвейга) Наполеона, в одночасье разрушив древнюю аристократическую Республику.