Из горла Казановы вырвалось яростное рычание. Клацнув челюстями, он принялся кусать, кромсать, рвать зубами рукав шинели. Давился клочьями ворсистого сукна и собственной слюной, задыхался от вони, но не сдавался, добрался до мышц, до крови, до боли. Еще немного, и он оторвет эту руку, мешающую ему дышать, раздерет ногтями рожу…
Не успел: приклад с размаху опустился на засов — мерзавцу удалось повернуть ружье. Второй удар пришелся на застрявшую между железными прутьями шпагу: сухо щелкнув, она сломалась у самой рукоятки. Он меня убьет, братья, расколет череп прикладом, этот варвар не уймется, пока мозги не брызнут на землю, и ни ваши клыки и когти, ни возносящийся к небесам вой не помогут. Черная пелена уже застилала взор, когда Казанова в пароксизме гнева и ужаса извернулся и вскочил. Ну нет, он не желает подыхать, как последняя дворняга, ему кое-что в жизни осталось сделать. Он еще посчитается со всей этой бандой, еще…
Вырвал обломок шпаги и, прежде чем удар прикладом его оглушил, ткнул этим огрызком назад — раз, другой, третий. В загривок Куца, в глотку Астафьева, в жирную харю Репнина. Так, так, так. Свора с воем кинулась на решетку, запор не выдержал, и клубок разъяренных псов выкатился из клетки. Джакомо еще успел увидеть, как огромный волкодав летит прямо на них, и в глазах у него потемнело.
Что происходит? Что-то теплое коснулось руки. Он спал? Кто смеет его будить? Пошевелившись, Джакомо чуть не упал. Боже, он стоит, вцепившись в железную решетку. Почему? Где? Влажное тепло на судорожно сжатых пальцах… Пестрый, Пестрый нашелся. Боже правый! Казанова обернулся, и движение резкой болью отдалось в затылке.
Сознание вернулось мгновенно. Несколько остервеневших от ярости и голода собак, рыча и приседая на задние лапы, рвали окровавленный труп в серой шинели. С дюжину других, жадно принюхиваясь, ждали своей очереди.
Это не был сон. И еще не безумие. Джакомо нагнулся, хотя в голове пульсировал огненный шар, поднял камень, бросил в собак. Они разбежались — еще не забыли, что такое страх. Пестрый нетерпеливо заворчал. Что ж, он, Джакомо Казанова, спас свою жизнь. Убил человека. Его пес прав. Надо уносить ноги, сюда в любой момент могут нагрянуть люди.
— Кто здесь?
Джакомо замер с полупустым еще мешочком в руке. Пришли за ним? Нет — легкий шорох, едва слышный шепот; кто-то, придерживаясь за стену, осторожно спускался по лестнице. Не так приходят арестовывать преступников. Минуту спустя все стало ясно. И без слабого огонька свечи Джакомо узнал бы Этель и Сару. Что их сюда принесло? Случайно заглянули или заметили, что в погребе кто-то есть?
Девочки подошли, присели рядом на корточки — серьезные, сосредоточенные, шепча что-то, возможно молитву, на незнакомом языке. Джакомо пальцем придавил фитилек: сейчас, когда его жизнь висит на волоске, лучше не искушать судьбу. Тот труп ему не привиделся. Убийцу наверняка разыскивают. Лишь в темноте у него с преследователями будут равные шансы. Свеча погасла, но пламенно-рыжие кудри сестричек, на мгновенье почудилось, с успехом ее заменили. Девочки прижались к Джакомо, тихонько зашмыгали носами. Темнота сгустилась до боли в глазах. Боже, как они догадались? Он собрался бежать, бросает их, но… другого выхода нет. Разве что голову в петлю…
Картофелина расползлась в руке. Черт, начинает гнить. Давно надо было прислать сюда Василя с песком и соломой. А, пропади она пропадом, эта картошка! Сколько сможет, он возьмет, остальное пускай гниет. Что эти малышки делают? Руку ему вытирают? Зря стараются. Он уже не их элегантный господин. Беглец в грязных лохмотьях, войлочных сапогах и мешковатых портках Василя — по таким только и размазывать картофельную мезгу. Но неугомонные пальчики крепко обхватили кулак, терпеливо разжимали пальцы. Это что — магическое заклятье? Кто, как не евреи, в этом деле большие мастера?