Итак, не по тракту, а кустами, полями, лесом. Вперед, вбок, назад. Мелькать то там, то сям. Кружить, петлять, заметать следы. То мчаться опрометью, то затаиться в каком-нибудь укромном месте. И не во Вроцлав держать путь, нет. В Гданьск. Пускай сколько влезет размахивают своими пугачами, обшаривают взглядом кусты, сыплют проклятиями и перегибаются через балюстраду. Как только он отсюда вырвется, ищи, ветра в поле.
Пес, преследуемый криками невидимой с террасы прислуги, снова выглянул из кустов. Он уже приблизился к цели, но чтобы ее достичь, чтобы вцепиться в кровавую сладостную добычу, оставалось преодолеть еще с дюжину метров открытого пространства — покрытую гравием площадку, на которую его предшественник выехал на развороченном брюхе. Произошло чудо, а может, это был заученный маневр: пес отскочил назад, но тотчас резко повернул обратно и зигзагами, прыгая из стороны в сторону, помчался вперед.
Ехать он будет только ночью. Днем отоспится в укрытии. Собьет с толку погоню. Лучше жить, как сова, чем вовсе не жить. Любая нора предпочтительнее, чем открытая местность.
Пес припал к земле одновременно со вспышкой, пуля пролетела над ним, сшибая ветки, и исчезла в кустах на противоположной стороне аллеи. И тут боец показал, на что он способен. Сильно оттолкнулся, разбрасывая гравий, и огромными скачками устремился вперед. Он уже не петлял, не прижимался к земле, спасаясь от пули. Казалось, понимал, что второго выстрела не будет, пока он не схватит добычу. А может быть, знал, сколько времени уйдет на перезарядку ружья, может, его приучали охотиться и он инстинктивно чуял, сколько продлится перерыв после промаха. И потому свободно, смело мчался к цели, движимый силой всех своих мышц и желанием выжить, почти летел, едва касаясь земли.
Пресвятая Дева! Вот так вестись, так взвиваться в воздух! Быть дворовым псом, жеребцом, самой ничтожной птицей! Ни минуты больше здесь не оставаться!
Еще пятнадцать метров, еще десять… Посол протянул руку за вторым ружьем. Прицелился, и через мгновение пес на всем бегу с воем уткнулся мордой в землю. Кровавая свинья, живодер. Казанова отступил назад, чтобы не видеть, что станут делать с изувеченными останками. От волнения и омерзения он весь взмок. Смерть. Так выглядит смерть. Знает ли хоть этот палач, что он не собаку убил, а жизнь, истинный Божий дар, подлинную красоту, чудо природы. Варвар, скотина!
Граф Репнин обернулся, словно услышав эти беззвучные оскорбления. Насмешливо посмотрел на Казанову:
— Представляю, что вы сейчас думаете. Азиат, варвар, граф-кровопийца. Ну, ну, не отрицайте. Репертуар знакомый. Я знаю, что обо мне говорят. Хотя бы в этом можно верить фискалам. Полячишки — сентиментальный народ, но ничуть не менее жестокий, чем любой другой. Нам они ничего не прощают.
Соберись с духом, махни пренебрежительно рукой, сотри с лица нормальные человеческие чувства — пусть останутся только равнодушие и язвительность. Сейчас все решится. Ты поймешь, что тебе суждено: жизнь или смерть.
— Знаете, их предыдущий король, саксонский дуболом, презиравший свой народ куда больше, чем мы, целыми днями так развлекался. Даже во двор выходить ему было лень: сидел в кресле и из окна щелкал этих скотин. Поляки считают его великим правителем, хотя он, по сути, ничем больше не занимался. Но не был русским: здесь это само по себе достоинство.
Теперь граф казался почти добродушным, только насмешливый взгляд заставлял держаться начеку. И наново заряженное ружье в руке. Неужели еще не надоело?
— Я, по крайней мере, даю им шанс. Все равно бы подохли с голоду под забором. А тут — если победят, если отличатся — получат в награду приличную кость и жизнь в придачу. Скажем, — Репнин опять небрежно махнул прислуге рукой, — до следующего раза.
Значит, не надоело. Эта свинья в генеральском мундире откровенно над ним издевается: отлично ведь знает, что он, Казанова, сам мечется между костью и ружейным дулом. Как эти несчастные псины. До следующего раза… Не будет следующего раза. Он не бросится за кровавым куском, нырнет в кусты, только его и видели. А на прощание отколет такой номер, что его надолго запомнят. Так отличится, что они подавятся этой своей костью.
— Вы француз?
— Нет, венецианец.
Прекрасно знает, кто он, но приятно лишний раз подчеркнуть, что Джакомо Казанова — никто. Бесхозная дворняга!