резидент в Анконе, на
Совете Десяти, 2.Х.1772,
когда Казанове было 47 лет
Каждого характеризует его сердце,
гений и желудок.
Князь Шарль де Линь Казанове
Матери местечка жаловались, что
Казанова на всех их маленьких
девочек наводит помрачение.
Мемуары Шарля де Линя
Tota Europa scit me scire
scribere. Вся Европа знает, что я
умею писать.
Казанова, латинское
письмо неизвестному,
1792.
Как и во многих комедиях мировой литературы, первый акт был самым лучшим. Казанова с блестящим разумом и экстравагантным мужеством исследующий самого себя, точно понял и недвусмысленно выразил, что тот Казанова, которого он сотворил своим существованием и своим сочинением, что тот Казанова, который стал легендой, тот молодой, тот единственный или по меньшей мере первый, великий Казанова на самом деле утонул тогда в Лондоне у Вестминстерского моста, но не в Темзе и ее "совсем особенной воде", а скорее в море времени, чтобы таким сияющим вынырнуть снова в меняющихся волнах будущего.
Человек, выглядевший господином, когда нагой шевалье танцевал под музыку слепцов с двумя нагими девушками, был в свои 38 лет не старым, а еще вполне боеспособным, но это был уже другой человек.
Любящим и влюбленным он оставался всю жизнь. Авантюристом он остался даже в замке Дукс, когда десять или тринадцать часов подряд писал историю своих приключений. Старым этот неистощимый источник жизни не был никогда, даже когда он стал немощным, подагрическим, не покидающим постели.
Но он точно знал и недвусмысленно выразил: очарование изменило ему уже тогда в Лондоне на Вестминстерском мосту. Его покинула уверенность всегдашнего победителя. Банкротство следовало за банкротством. Все обманывали его, который в молодости обманывал всех. Тот, кто менял профессии в шутку и в своем расцвете не имел ни одной, стал приживалой и выпрашивал место, пока в старости не нашел видимость места. Неудачи больше не кончались. Где же его знаменитое счастье? Что сделалось с судьбой, за которой он следовал? Боги забыли его. Болезни, отказы молодых женщин, аресты учащались. Деньги не катились больше так царски и наконец совершенно иссякли. Карты слушались плохо или совсем не слушались цепенеющим пальцам. Шпага еще сверкала, но на знаменитую дуэль с Браницким он должен был хорошо уговорить себя, и когда ее счастливо выдержал, то двадцать месяцев подряд носил руку на перевязи, знак дуэли, свидетельство славы.
Женщин теперь надо будет покупать, теряя в качестве. И все чаще он рассказывает сказки. Лишь слово еще слушается его, и перо повинуется ему все лучше и быстрее, неистощимое, как слово.
Революция внутри человека чаще всего не дает видимых следов. Он был другим Казановой после проигранной войны с Шарпийон, но он был и тем же самым Казановой. Все стало другим, все было как прежде. Он был счастлив, он был несчастен, он смеялся, он плакал, женщины и игра, приключения и литература, та же рутина, тот же поток слов и совершенно другое ощущение жизни, новое чувство самого себя.
Казанова купил попугая и с большим терпением научил его говорить: "Шарпийон еще большая шлюха, чем мать". Негр Жарбо все дни предлагал птицу на бирже за пятьдесят луидоров. Пол-Лондона смеялось над умной местью, пока любовник Шарпийон не подарил ей птицу.
В театре он встретил красивую Сару де Муральт с отцом и матерью. Она еще помнила шутку в постели Дюбуа. Ее отец, Луи де Муральт, швейцарский резидент в Лондоне, был в долгах, и менял жилище каждый день. Казанова заплатил судебному исполнителю, взял все семейство в свой дом, предложил кредит на поездку, и сорвал пять минут любви с семнадцатилетней Сарой в комнате, которую отец покинул на пять минут. Он просил ее руки и был отвергнут. Пассано оклеветал его де Муральту. Он хотел любить Сару авансом, но был отвергнут. Неужели у него больше нет успеха у молодых женщин: после Марианны Шарпийон - Сара де Муральт? "Я пришел к выводу, что мои ласки не нравятся им больше." Он начинает презирать себя, потому что его любовью пренебрегают, и пишет с обнаженной яростью: "Мы, люди, не значим друг для друга ничего". Какое признание знаменитого любовника!
Одна немецкая графиня, которая искала в Лондоне возмещения военных убытков своего ганноверского имущества, возникших по причине британской армии, и впала в долги, не только сама улеглась в постель, но разослала пять прелестных молодых дочерей за деньгами к кавалерам, невзирая на то, что девушкам придется уплатить пагубную цену. Казанова купил девушек по двадцать пять гиней за штуку, а когда мать посадили в долговую тюрьму, освободил ее, взял семейство в свой дом, спал со всеми пятью, истощив свое состояние и себя. Через месяц у него не было больше денег, не было украшений, не было кредита, а было 400 гиней долгов. Он не платил ни за стол, ни за виноторговцу, для экономии обманывал своего негра Жарбо, продал свой орденский крест, чтобы смочь уплыть морем в Лиссабон, отказался от своего дома, взял комнатку подешевле и к несчастью взял фальшивый вексель фальшивого барона по имени Стенау, от любовницы которого он получил венерическую болезнь. Банкир Ли объяснил ему, что вексель фальшив, и дал ему 24 часа для защиты. Стенау убежал на континент. Казанова должен был бежать в тот же день, ему грозила виселица. Он взял вексель на Альгаротти в Венецию, написал Дандоло, что он должен уплатить деньги Альгаротти, инкассировал вексель у какого-то еврея, продал портному золотое шитье от нового костюма, за десять фунтов освободил из долговой тюрьмы канатного плясуна по имени Датури и взял его в слуги на место обманутого Жарбе. Датури был его крестный сын, может быть сын настоящий, он лишь с трудом вспоминал мать Датури, вероятно у них была связь 21 год назад, вероятно она была "одной из тысячи моих возлюбленных." Он шел по улице и упал, врач сделал ему кровопускание, и он бежал на континент. В Дюнкерке он встретил Терезу де ла Мер с шестилетним мальчиком, очевидно это был его сын. "Я смеялся над собой, что нахожу своих детей рассеянными по всей Европе." В Турне он в последний раз видел графа де Сен-Жермена. Граф обещал излечить его от скверной болезни пятнадцатью пилюлями за три дня; Казанова предпочел обратиться к хирургу в Везале, которому потребовалось четыре недели. Едва излечившись, он наконец заполучил в постель Редегонду, красивую пармезанку.
В Вольфенбюффеле он провел "в третьей по счету библиотеке Европы" восемь дней, "которые причисляют к счастливейшим в жизни". Добродетель всегда имела для него большую привлекательность, чем грех. Он занимался переводом "Илиады".
В Берлине маршал Кейт посоветовал ему написать королю Фридриху II прошение на должность. Король назначил Казанове встречу в парке Сан-Суси в четыре часа, пришел с чтецом и борзой собакой, не снял шляпу перед Казановой, назвал его по имени и резко спросил, чего он желает. Пораженный грубым приемом, он не мог вымолвить ни слова. "Говорите! Разве вы мне не писали?" "Да, сир. Но я все забыл в присутствии Вашего величества. Лорд Кейт должен был меня предупредить." - "Он знает вас? Но о чем вы хотите говорить со мной? Что вы скажете о моем парке?" Фридрих II начал расспрашивать, не давая Казанове времени на ответ: о Версале и проблемах гидравлики, о венецианском флоте и теории лотерей Казальбиги, о боге, уравнениях вероятности и налоговых проблемах. Дуэль двух спорщиков или парад двух дилетантов? Внезапно Фридрих II остановился и смерил Казанову взглядом с ног до головы. "Знаете, вы очень красивый мужчина!" Три дня спустя Кейт сказал, что он понравился королю.
Через шесть недель Казанове предложили место воспитателя в новой кадетской школе для померанских юнкеров, с шестьюстами талеров и свободным коштом. Пять воспитателей на пятнадцать юнкеров должны всегда сопровождать их и появляться при дворе в костюме с галунами. Казанова пришел в заведение в элегантном костюме из тафты с украшениями. Кадеты были грязными двенадцатилетними мальчишками, воспитатели выглядели как слуги. Неожиданно пришел король с Квинтусом Ицилиусом и, как унтерофицер, начал бурчать над полным ночным горшком.
Казанова поехал в Курляндию с новым слугой, изолгавшимся лотарингцем по имени Ламберт, который лишь едва понимал математику, и с двадцатью дукатами, из которых половину он проиграл в Данциге. Когда в четверке он прибыл в Митау, у него в кармане еще оставались три дуката. На другое утро в салоне графа Германа Каузерлинга вследствие внезапной мысли он дал их красивой горничной как чаевые за чашку шоколада, так как никогда не мог противостоять своим причудам.