Гребенников намеревался выйти в путь пораньше, на самом рассвете. Но он бы проспал — вернувшееся здоровье принесло ему крепкий покойный сон, и, пожалуй, за все время — от того часа, как он вышел из поселка до этого последнего утра, он впервые спал по-настоящему, несмотря на тревогу и смуту, возникшие в нем при встрече со старовером. Старовер разбудил его. В сумерках раннего утра Гребенников увидел над собою его лицо.
Выждав, пока Гребенников полностью проснется, старик сказал спокойно:
— Если вы намерены идти, то уже пора.
Гребенников рывком сел на постели своей, крепко потирая лицо ладонями.
— Да… да… Вы правы. Вы совершенно правы, отец. Мне пора. Да…
— До перевала я провожу вас. К старым делянам есть путь короче. Я вас провожу.
Гребенников сейчас, в лифте, вспомнил, как шел впереди него совершенно не стариковской походкой этот странный старик. Как маячил над его правым плечом четкий ствол старого карабина — старик его нес «на ремне», по-юнкерски. И как только такое сравнение пришло в голову Гребенникову, он тотчас понял: старик этот в прошлом, в далеком прошлом — военный, может быть, офицер; об остальном можно было только догадываться — отчего он здесь, и что темного в его прошлом.
Дважды они делали привал — старик все еще провожал Гребенникова. Они кипятили чай и пили его молча, сидя друг против друга — через костерок. И вновь страх словно медвежьей лапой драл кожу от затылка к пояснице — даже дыхание останавливалось у Гребенникова, но он овладевал собой, заставлял себя успокоиться, он заставлял себя думать, что старик знает, кто осведомлен о походе Гребенникова и кто может пойти вслед за ним, и потому не причинит ему зла. Но он все время помнил о револьвере и пристроил его так, что мог очень быстро достать его. И все время — теперь уже сознательно старался держать старика в поле своего зрения, перед собой. А старик понимал это, и легкая тень усмешки нет-нет да стекала от его спокойных умных глаз, прячась в усах и в бороде.
К полудню они вышли на перевал и не стали делать здесь остановки, спустились в долину. Тропа — здесь была тропа — шла через болото. Она крутилась меж многочисленных старых пней, не давших побегов, огибала стволы погибших — спиленных и почему-то оставленных на месте деревьев, втягивалась в прозрачные хилые заросли так и не заматеревшего, а словно состарившегося подлеска — это была деляна. Здесь прошелся своей железной поступью леспромхоз. И Гребенников даже знал название этого леспромхоза. Но все это было так давно — лет пятнадцать, а то и двадцать пять назад. Попались остатки зимника, два-три погибших, ушедших почти по самую крышу в болотистую почву строения. Страх перед стариком здесь вовсе отпустил душу Гребенникова, и он начал видеть. И вдруг старик остановился.
— Вы не поняли моих слов о том, что вы идете в чужой монастырь со своим уставом, — сказал он. — А я сначала было решил, что раз вы газетчик, то вас интересует, что сталось с тайгою после лесоповала. Вы решили просто испытать себя. Простите, что привел вас сюда. Здесь есть брошенная узкоколейка — она уже не действует давно, и по ней вы сможете выбраться в обитаемые места. Но увидеть все это вы должны. Идите прямо. Старая дорога здесь, — полуобернувшись, он медленным движением руки показал направление, которого следует держаться Гребенникову. — А за сим — имею честь!