— Галку? Да.
— Скажите — я распорядился. Работайте. Я тут должен с коллегами проконсультироваться.
Дмитриев полудвижением руки поманил за собой Володьку и пошел к ближайшей кровати. И снова таким же полудвижением показал ему встать по другую сторону кровати. Володька встал на указанное ему место — даже от порога, где стоял Коршак, было видно, что его лицо одного цвета с колпаком и маской.
Дмитриев приподнял простыню. Молодая женщина лет двадцати пяти. Прекрасное, может быть от болезни, перламутровое, тело. Левая грудь отжата повязкой. Страшно тел из ее грудной клетки оранжевый шланг дренажа.
— Ну, коллега, что было здесь?
— Плевральный подход слева? — зыбко проговорил Володька.
— Болтовня. Что конкретно?
— На сердце работали… — полувопросительно сказал Володька.
— Так можно и на сердце. Но это нижняя лобэктомия слева. Показания — абсцесс нижней доли левого легкого. Слова понятны?
— Понятны. Нижняя левая доля.
— Не нижняя левая — она всего одна там, эта нижняя. А просто нижняя доля слева.
— Я больше кардиохирургию грыз, — сказал Володька тихо.
Дмитриев зорко взглянул на него, и, не отводя взгляда, произнес раздельно:
— «Сердце на ладони»? Так? Читали? Начитались, голубчик, модненького.
Володька пожал плечами.
Дмитриев больше не звал его за собой. Он обошел всех больных, находящихся в реанимации. И только к тому, что был на аппаратном дыхании, не подошел. Он только постоял у тех босых неподвижных ступней, вздохнул и пошел к двери.
Оба — Коршак и Володька — двинулись за ним.
Дмитриев только по клинике ходил так стремительно. Идти за ним так же быстро было неловко. И они поотстали. Дмитриев подождал их возле операционной. Там горел кварц, он вошел и выключил его.
— Являйте знания, — сказал он, останавливаясь перед стеклянным шкафом с инструментарием.
Володька-док относительно справился с этой задачей.
У лестницы, по которой они полчаса назад поднимались в отделение и по которой им теперь предстояло спуститься во двор к машине, Дмитриев остановился и повернулся к Володьке. Он некоторое время молчал, зорко рассматривая его, потом сказал:
— А сдавать анатомию все равно придется…
Столик ждал. Официанточка, знакомая Коршаку, отбивала натиск желающих. У нее уже не было сил, и она явно сердилась.
— Ну вот! Сколько же можно…
Им подали сразу. Пить не хотелось и никто ничего не пил. Ели молча и много. Вовка не поднимал глаз. А Дмитриев время от времени все так же зорко, как на лестнице клиники, поглядывал на него поверх тарелок. Теперь ему явно хотелось поговорить с Коршаком и Володька мешал этому. Коршаку тоже хотелось разговора. Вовка спросил:
— А почему вы не подошли к тому, что на аппарате, там, в реанимационной?
Неожиданно просто и негромко, с расстановкой, Дмитриев ответил:
— Это ранение правого желудочка. От остановки сердца до того, как его запустили, прошло восемь минут. Можно было и не запускать. Сердце пустили, а подкорка молчит. Все. Там больше не за кого бороться. Это не застольное.
— Ничего, ты не стесняйся. Я уже привык, а Володе это на пользу. Пусть вкусит.
— Может быть, я на бродвее, то есть на улице подожду? — нерешительно предложил Вовка.
— А кофе?
— Да оно мне… То есть я хотел сказать, что не люблю его.
— Ну, хорошо, — сказал Коршак весело. — Пошляйтесь. Мы кофейком оплеснемся.
Он долго и медленно разжигал трубку, пряча усмешку от Дмитриева, и ждал, когда тот заговорит. А Дмитриев все молчал. И потом, затянувшись наконец, Коршак спросил:
— Что скажешь, профессор?
— Это или хирургический гений будет или дерьмо вроде Мошкина. Ты знаешь моего Мошкина? Кандидат медицинских наук. Большой такой, румяный, лихой. Любую беду руками разведу. Зимой в каракулевом манто ходит и в туфлях на высоком каблуке — круглый год.
— Знаю. Почему не гонишь?
— А он не ошибается. Блестит, кружится, работает — рук не видно. И не ошибается, сволочь. Но ему на больного наплевать, его больше шов собственной работы волнует, чем человек со всеми его духовными и буквальными потрохами… Вот и этот… Лихой.
— Этот молод. И этот не такой. А потом…
— Я знаю, что «потом». Потом, ты хочешь сказать, от учителя зависит. В медицине частных пансионатов нет. Такому — один учитель нужен. Или школа, где один к одному. Но я ему, твоему корифею будущему, горб выправлю, С завтрашнего утра и начнем. Передай ему — сейчас у них производственная практика. Пусть изволит к половине десятого утра явиться в клинику. Санитаром будет. У меня.