И всем хотелось назад — от этой тишины, наползающего все гуще и гуще белесого дыма, от этого мирного и все усиливающегося запаха костра. Хотелось назад — за насыпь, за озеро, в болота и в тундру, а они шли вперед, обновляя и укрепляя, где возможно, и расширяя, где это казалось капитану Желдакову необходимым, зимник — он крепок был, он выдерживал тяжелые машины, груженные бревнами, бетонными панелями, конструкциями, соляркой, продовольствием, одеждой, консервами, коробками с кинофильмами…
А потом, когда дымом затянуло просеку позади них, когда они потеряли представление о времени и расстоянии, которое преодолели уже, это желание назад, в тундру, за озера, за насыпь, подальше отсюда, поближе к чистому с непреходящим холодком воздуху сделалось настолько острым и общим, что Желдаков остановился, снял с плеча карабин и обеими руками гимнастерки вытер с лица черный от копоти и дыма пот. И то, что виделось ему в этом походе тогда, когда он понял, что поход этот необходим, что другого решения он принять не может, теперь обрело реальные контуры и очертания. Тогда Желдаков знал, что это опасно, а теперь он понял, как это опасно. И если его люди не успеют выйти на встречу с людьми Зубова до того, как сюда придет огонь, а потом вместе с людьми Зубова убраться восвояси — они погибнут. И никто никогда ничего не найдет от них — ни пуговицы, ни подметки от сапога, ни звездочки на пилотке. И никто ничего о них не узнает. Никто не узнает, что думал он сам, Желдаков, перед тем, как шагнуть на этот зимник, и что он думал всю ночь перед этим и потом, когда выстроил батальон, подняв его по тревоге за два с половиной часа до подъема.
А думал капитан Желдаков вот о чем: он думал, что не дай бог кому-нибудь другому побывать на его месте. Он вовсе не обязан был выходить навстречу Зубову, которого не знал, ну, почти не знал — видел раз или два на каких-то торжественных мероприятиях. Зубов — маленького роста лысый мужичок в болотных сапогах с загнутыми голенищами. С медвежьими, не то усмехающимися, не то злыми глазками… Собственно, и о Зубове все это Желдаков вспомнил, меряя пол в крохотной комнатке штабного вагончика, всякий раз переступая через огромные сапоги человека, прибывшего из леспромхоза от Зубова, — целые сутки тот просидел за рычагами «Беларуси», а теперь спал на стуле. Приехавший тоже был лысоват. «Ну, леспромхоз, ну, дела, — беззлобно подумал Желдаков, когда вспомнил, как выглядит Зубов. — Да что они там — все лысые, что ли!»
Желдаков всегда испытывал какую-то ироническую жалость к штатским. Хотя он и сам понимал, что быть военным инженером — это не одно и тоже, что быть строевым командиром нескольких сотен вооруженных и тем самым поставленных в исключительное положение людей. Но насмешливую жалость к штатским он испытывал.
Лишь одного из штатских строителей Желдаков знал, ценил по-настоящему и скучал по нему — это был Воскобойников. И в то мгновение, когда он понял, что этот человек из глубины, посланец Зубова, просит его о помощи, Желдаков вспомнил Воскобойникова. Когда-то при первой встрече Желдакова поразила одна его особенность. Внешне спокойный, размеренный в движениях, ровный и холодно-вежливый, он сразу же располагал к себе.
И когда Желдаков со своими солдатами обнаружил законсервированный тоннель и когда нашел то, что было когда-то Домбровским — полевую сумку и револьвер без единого патрона в кобуре, он подумал о Воскобойникове. И перед тем, как сообщить о своей жуткой находке по команде он, используя свое временное право на вертолет, вернулся в поселок, нашел Воскобойникова и рассказал ему обо всем.
А ведь ничего особенного или общего с ними не случалось. Жили они каждый по своему регламенту, по своим законам. И все, что делал Желдаков, подсчитывалось, оценивалось, сравнивалось совершенно иными людьми и совершенно по иным меркам, нежели у Воскобойникова. И разными они были и по устройству прошлой жизни — Желдаков сразу это понял.
Воскобойников — интеллигент, столичный человек, классный инженер и, может быть, он считал не очень удачным для себя оказаться здесь, на этой стройке, а не где-нибудь в аравийской пустыне, в Чепеле или под Софией, там, говорят, тоже строят что-то подобное, и где он представлял бы сразу всю Россию перед лицом Европы.
Он понял, что Воскобойников с детства знал, что у него никакой альтернативы поступать в вуз или не поступать не было. Поступать. И наверняка с первого захода, может быть, еще и медалишка за десятилетку была, и что поступать он будет единственно в строительный… А Желдаков дважды поступал и срезался: поселковая школа готовила своих десятиклассников так, что даже при незначительном конкурсе они испытаний не выдерживали. И он два года рубил сучки в леспромхозе, который никак не мог выйти из прорыва.