— Откуда вы знаете об этом? — тихо спросил Желдаков.
— А что тут знать, капитан, — невесело усмехнулся Воскобойников. — Да и не о вас речь! Вот ведь подсчитали — пять с половиной миллиардов кубометров древесины. Миллиардов! Древесины — деловой древесины. Руби — не хочу. Не леса — древесины! А по существу: вырубите один, только один миллиард из пяти с половиной и посмотрите, что получится… Да мы эту бедную землю иссверлили до состояния дуршлага. Все наши скважины работают на полную мощность. И скважина глубиной полтора километра — уже детская забава. Пять! Вот гордость — пять километров дырка в земле. И я не вижу препятствий, чтобы не просверлить в десять, пятнадцать тысяч метров, сорок, пятьдесят — вопрос только технологии и металла, из коего надо сделать фрезу. Сделают — и просверлят. Дно тайги, дно океана — разница лишь в технологии. Кто быстрей и кто больше. Вдоль магистралей на полкилометра в обе стороны земля убита нефтью, на дне Мирового океана уже лежит осадок нефти толщиной угрожающей. Нельзя ждать милостей от природы. Взять их у нее — берем! Берем, сметаем все живое на своем целеустремленном пути и создаем новый, искусственный мир. Помидоры еще гидропонным методом вырастить можно, но человечество на гидропоне недолго удержится. Да и грош ему цена, человечеству на гидропоне, — хилое, болезненное, инфантильное… И знаете, капитан, что никак не укладывается у меня в голове? Не укладывается вот что: мы создали государство, совершенно отличное от всего предыдущего, от всего существующего. Не кажется ли вам, Желдаков, что и материальная, производственная основа у нас должна быть качественно отличной от всего обычного? Вперед и вперед — очертя голову, богаче и богаче. А богатство и расточительность — единство и борьба противоположностей, — они друг без друга не ходят. Ведь расточительство включает не только то, что затрачено, но и то, что уничтожено в будущем. А человек ответствен и за человека, и за будущее земли.
— Да… — только и протянул Желдаков, сокрушенно покачав головой. Он знал, нужно отвечать: и не потом, не завтра, а сейчас, потому что слова Воскобойникова — зараза. Пусти их в душу — изнутри изъедят.
— Не знаю, как у вас на гражданке — я там находился только в доисторическом состоянии, пацаном, — а у нас есть полковник, мой непосредственный. Он так линию ведет: не согласен — предлагай. Предложить не можешь — сопи себе в две дырки и делай, что велено.
— Вся и беда в том, что я предложить-то ничего не имею. А вернее, Желдаков, это мне здесь вот сейчас, может быть, стало понятно. Я прежде как-то по частям обо всем этом думал. Домбровский подсказал.
И Желдаков злился горько, с обидою, с горечью необъяснимой, злился на Воскобойникова, на самого себя. В памяти замаячили прежние его стройки, прежние дороги, но смутно, едва-едва. Да и что он строил прежде?..
Военная судьба впервые забросила его сюда, в эти края. Здесь он получил батальон и звание капитана получил здесь, и вот теперь послали представление на майора, хотя он чувствовал, что часть ему не дадут, а если и дадут — не возьмет, потому что не потянет, А болтаться в штабах уже отвык, уже попробовал на вкус эту странную свободу — командира отдельного подразделения; почуял, как это много и важно — знать своих офицеров, отвечать за все. И жил он в общем-то легко, нравилось ему так жить — ничего не хотел для себя из того, что сверх положенного, да и на то положенное, если оно не касалось командирского престижа, ему было почти наплевать. Справочники, книги по сооружению коммуникаций, две-три скучнейшие, на непросвещенный взгляд, монографии о строительстве железнодорожных мостов через водные преграды, наставления; бритвенный прибор, зеркальце, постельные принадлежности да обмундирование; полевая сумка, готовальня, рейсшина, кульман. Магнитофон «Чайка» с тремя катушками да «Спидола» — вот и все, чем он располагал. И нигде ничего у него больше не было — ни дома, ни имущества, ни посторонних интересов. И если уж говорилось о ком-то, что весь он тут, так это он, капитан Желдаков, командир батальона, отдельного, железнодорожного, а по сути своей — черт его знает какого батальона. Ему легко было жить на этой земле, на этой службе.