— Не беспокойтесь, комбат. Все будет в лучшем виде.
Они помолчали.
— Ну, я пошел, — сказал Желдаков.
— Счастливо, комбат…
— Доложи по команде, как договорились.
— Хорошо. Доложу, как договорились.
Желдаков отошел на десяток шагов. И вдруг оглянулся. Замполит еще стоял, точно прощался.
«Болотный» Карлов
Сначала экипажи танков, застрявших в болоте в десяти километрах от поселка, растерялись. Старший лейтенант Карлов ошибся. Ему нужно было сначала вытащить одну — свою машину. Она оказалась ближе к краю болота. Но желание догнать своих и уверенность, что этим зверям с широкими разлапистыми гусеницами, с пятисотшестидесятисильными двигателями нет преград, помешали комвзвода трезво оценить обстановку. Главное, уверенность помешала. Те маршруты с препятствиями, естественными и искусственными, которые он преодолевал сам и которые учил преодолевать своих танкистов, были выбраны командованием невольно с тем расчетом, чтобы не повредить боевую технику, чтобы оставалась возможность выбраться — мостик такой высоты, что если механик ошибался, танк садился на брюхо, но его ничего не стоило сдернуть буксиром, а овраги, участки маршрутов, залитые, казалось, непролазной грязью, в конце концов имели твердое дно, и, поработав гусеницами, поерзав, машина все же выбиралась из гиблого места. И это создало стереотип — «выберемся».
Ревя дизелями, окутанные дымом далекого пока еще лесного пожара и собственным отработанным газом, танки ворочали гусеницами до тех пор, пока болото не подступило к самым люкам водителей.
Потом попробовали с бревнами — эти бревна были привязаны сзади под дополнительными баками с горючим. Бревно уходило вниз, танк судорожно дергался, приподнимался, потом бревно снова крепили к тракам, и снова удавалось сдвинуться на метр, на полметра. Танкисты — кроме механиков — по пояс в грязи лазали вокруг своих машин.
Наконец дизели заглушили. Карлов вернулся на твердое, обошел это гиблое место. От твердого его танк отделяло метров пятьдесят, рукой, казалось, подать, а уцепиться не за что, хоть волком вой. Он почти выл, старший лейтенант Карлов, белобрысый мужчина двадцати четырех лет от роду, с мелкими, словно игрушечными чертами лица. Никогда с ним еще такого не приключалось, не отставал он от роты от батальона. Командир второй машины стоял на башне, следил за старшим лейтенантом, и его экипаж торчал на броне в полный рост. И Карлов злился на себя, на них, на майора Гапича: не мог остановиться, выдернуть не мог! Хотя в душе Карлов отлично понимал: действительно, не мог майор остановиться и выдернуть два этих танка. Понимал, а изнутри давали о себе знать самолюбие и тщеславие, стыд перед товарищами и перед самим собой. Считал же он себя не только других не хуже, а и получше. Вот стрельбы, например: и сам с ходу по движущейся мишени не мазал, и наводчики его не мазали — первым снарядом поражали середину. И водить как следует умел, и все в экипаже умели водить по пересеченной и через препятствия… Стыдно. И Карлов не замечал, что плачет досадливыми, злыми слезами. Наверное, его ребята знали об этом и не подходили к нему. Старший лейтенант машинально закурил и сел тоже машинально. Скорее всего, он потому и закурил, что было на что сесть — кедровый пенек подвернулся. С полметра по срезу пень. И Карлов сел и затянулся, упершись одной рукой в срез пня. Наверное, то, что сделалось болотом, когда-то было лесным озером, а по берегам его и в округе простиралась старая вырубка. Пень так и не дал ростков, так и остался пнем, но сидел крепко, как положено. И Карлова вдруг осенило.
— Трос, трос давай!
Тут и нужно-то было еще одно маленькое усилие — и пойдет, пойдет он, проклятый. Пойдет…
Тяжеленный трос — едва хватило силы у всех вместе — потащили по болоту.
Карлов уверенно пошел напрямик к своей машине.
— Все, что мы делали, — забыть. Вперед и чуть правее, направление — пень. Придерживай правый…
Танк почти не разворачивался — чуть-чуть, может быть, на один градус его повело вправо. И механик сказал:
— Еще сорок четыре раза, и мы выстроимся…
— Хоть все триста. Давай!..
И потом они попадали на землю, а танк встал у пня. Механик, заглушив двигатель, так и задремал, привалясь шлемофоном к срезу люка. Карлов сел на пень так, что носки сапог, которые весили теперь по пуду, уперлись в гусеницу. Он был старше всех здесь — не по званию, по возрасту. Самому старшему — его механику — двадцать, хотя уже и трактористом поработал, и отсрочку на год имел. И Карлов понимал, что если сам уснет, то они и к ночи не выберутся. А ничего поделать с собой не мог — засыпал от усталости. Усталость, да еще жара. Неимоверная, душная, отравная от дыма.