Дойдя до дома, он вошел в парадную, постоял, отогреваясь у батареи, но подниматься не стал, вернулся на улицу, теперь уже в полную темноту, в дрожащий, неровный свет фонарей, и пошел бродить улочками и переулками, твердо следуя с детства заученному правилу – если сворачивать строго поочередно то направо, то налево, рано или поздно выйдешь к Неве.
Когда он был помладше, мать любила гулять с ним по городу, показывала, рассказывала, затаскивала его во дворы, заглядывала в парадные. Улицы и дома оживали в ее рассказах, в них жили знакомые люди – Пушкин, Гоголь, Серов, Чайковский, декабристы, народовольцы – все они дружили, любили, спорили, писали, рисовали – и город тоже оживал, освещался скрытым, затаенным светом, словно множество прекрасных людей, некогда ходивших по его широким проспектам и узким улочкам, навсегда оставили в нем частицу своего огня.
– Откуда ты все это знаешь? – спрашивал Костя.
– Я же родилась здесь и выросла, – улыбалась мать.
– И тебе рассказала бабушка?
При упоминании о бабушке с дедушкой мать всегда мрачнела и поворачивала к дому. Говорить о родителях она не любила, только однажды упомянула вскользь, что дедушка был ученый и моряк. В материнской шкатулке, единственной вещи в доме, которая запиралась на замок, лежала старая фотография, наклеенная на коричневый твердый картон, с витиеватой надписью «В. К. Булла» в правом нижнем углу. На фотографии моложавый мужчина с короткой бородкой, в строгом костюме-тройке сидел на жестком деревянном диванчике перед изящным столиком на гнутых резных ножках. С другой стороны стола, странно далеко от мужчины, сидела женщина в платье из тяжелой блестящей ткани и в шляпке с пером. Было видно, что ей хочется казаться серьезной, но у нее не получалось, и, чтобы не засмеяться, она вцепилась рукой в столик и наклонила голову. Другой рукой она обнимала за плечи девочку лет восьми в платье с кружевными рукавами, и только девочка-мама смотрела прямо в камеру, словно ждала обещанной птички.
На все Костины расспросы, где бабушка с дедушкой, что с ними, мать неизменно отвечала:
– Там, откуда нет возврата.
– Они умерли? – спрашивал Костя.
– Они там, откуда нет возврата, – повторяла мать.
Со временем любопытство угасло, тем более что никакого следа в его жизни бабушка с дедушкой не оставили: не было ни вещей, ни писем, ни подарков, только фотография. Долгое время он был уверен, что Булла – это девичья фамилия матери. Лишь в третьем классе, увидев знакомый вензель на фотографии в доме одноклассника, он понял, что это фамилия фотографа.
Об отцовских родителях Костя знал больше. Дед был директором частной гимназии в Казани, бабушка преподавала там же русский язык, оба погибли от попавшего в их дом случайного снаряда, когда белые отбивали город у красных, или красные у белых – отец, уже работавший в ту пору в Петербургском университете, так и не смог этого выяснить. В анкетах он писал: «Родители убиты белогвардейцами», несколько смущенно объяснив Косте, что так проще. Вместе с родителями погибли две младшие сестры отца, так что и с отцовской стороны родни у Кости не осталось и рассказать о том, как ему странно, плохо и больно сейчас, было решительно некому.
С отцом говорить было невозможно. Он, конечно, выслушал бы, внимательно и серьезно, как все, что он делал, и посоветовал бы «выкинуть из головы этот вздор и сосредоточиться на чем? Правильно, молодой человек, на учебе. Поскольку она что? Правильно, единственный залог успешного будущего». Эту учительскую манеру разговаривать вопросами Костя не выносил до такой степени, что предпочитал не общаться с отцом вообще.
Мать бы тоже выслушала и посочувствовала и пожалела, но ему не нужны были ни сочувствие, ни жалость, он хотел понять и все бродил и бродил по вечернему городу, все думал и думал, чем так задел его этот наманикюренный светлоглазый Арнольд. Почему-то было трудно дышать, словно кто-то невидимый прижал его коленкой, и невозможно было сбросить эту коленку, невидимую, неосязаемую.
Свернув очередной раз налево, он вышел на проспект Чернышевского, к бывшей церкви. Как-то мать заставила его пройти весь проспект, чтобы отыскать дом, в котором раньше была церковь, и он нашел его, догадался сам, без всяких подсказок, и с тех пор всегда приостанавливался, когда проходил мимо, как бы говоря дому «привет».
Сразу за церковью стояла коричневая громада нового хлебозавода «Арнаут». Полгода назад, когда они с матерью добрели, гуляя, до только что построенного здания, вдруг оказалось, что Костя знает это слово, «арнаут», а мать не знает. Костя думал, что она расстроится, но она обрадовалась, сказала с заметным удовольствием: «Как здорово, что ты перестал быть кукушонком». И добавила торопливо: «Все дети – кукушата, это естественно».