— Ты?.. Ты еще будешь вякать?! — Он стукнул кулаком по пустой полке так, что доска просела. — Мне не то обидно, что повесят! Мне обидно с такой мразью всю ночь сидеть, одним воздухом дышать!.. Вот взял бы и удавил своими руками!
Беличий треух на всякий случай попятился от яростно скрюченных пальцев. А черноусый украинец философски заметил:
— И охота вам чужую работу делать? Колчаки его сами добре удавят.
— Да чё вы на меня прете? — разозлился треух. — Чё я такое сделал? Корову у вас украл?
— Перед сотником на карачках ползал! — крикнул длинный. — Себя обгадил и нас заодно.
Вместо того, чтобы устыдиться, треух нагло рассмеялся:
— Вон оно как?.. Вы, что ли. глухие? Слепые? Али просто дурковатые?.. Да мне б только сказать ему: перехожу к вам, согласный, — и неча было б на коленках елозить, портки протирать. Но я же так не сказал! А?
Его обвинители переглянулись в некотором недоумении: ведь, действительно, не сказал! А он продолжал свою защитительную речь:
— А что я базлал, просился отпустить, так в этом какой грех? Человек за собственную свою жизню должон чепляться!.. А ежели не чепляется, значит цена ей копейка! И мужику такому копейка цена!
Бородач в треухе подбоченился и глядел на всех уже победоносно. Пленные молчали. Только молоденький боец сказал взволнованным тонким голосом:
— И все равно! Вы себя замарали навек. Нельзя упасть ниже, чем на колени!
— Мать честная, курица лесная! — Бородач даже сплюнул. — Еще баба будет меня учить!
— Баба? — не понял длинный.
— Ну, может, девка. Откудова мне знать!
Все, кроме бойца в кожаной куртке, с недоверчивым интересом поглядели на молоденького красноармейца. А тот залился малиновым румянцем, заморгал и чуть не расплакался.
— А воно и справди дивчинка! — изумился украинец, от неожиданности перейдя на родной язык. Он повернулся к бойцу в кожанке и спросил уважительно: — Так вы по ций причине?.. Вы ще тоди зрозумили?
Боец в кожанке неохотно кивнул. А длинный худой сердито сказал девушке:
— И чего ты надумала воевать, занялась казацким делом? Сидела бы у мамки под юбкой. Эх, фифёла. Тебя как звать-то?
— Саня.
— А вы, арестанты, какого роду-племени?
Арестанты стали знакомиться.
— Святополк Андреев. Из пулеметной команды» — представился боец в кожаной куртке. И украинец тоже назвался:
— Байда Степан. — Он обернулся к треуху: — А вас, товарищу, как зовут?
— Как зовут, так и обзывают. Крестили, вроде, Алехой, фамилие, кажись, Чикин.
— А я Елька Коромыслов. С первой роты, — объяснил длинный. Саня, которая уже оправилась от смущения, с некоторым опозданием обиделась па него:
— А смеяться надо мной я не позволю! Слышишь, Коромыслов? Я н Красной Армии, может, дольше твоего.
Но Коромыслов только рукой махнул:
— Дольше, не дольше… Сейчас про другое думать надо! Как бы отсюда утечь.
— Кабур надо брать! — с готовностью откликнулся Алеха Чикин и, видя, что никто его не понял, объяснил: — Ну, подкоп рыть… По-каторжански кабур называется.
— А ты, дед, и на каторге побывал? — неприязненно поинтересовался Коромыслов. Чикин ухмыльнулся:
— Я много куда залётывал.
— Подкоп нам за одну ночь не сделать, — покачал головой Святополк Андреев. — Инструментов нет.
— А спички есть? Подожжем избу к дьяволу! Неужели ж не откроют дверь! Тут мы и… — Коромыслов свирепым жестом показал, что он сделает с тем, кто откроет дверь.
— Да не откроют. Если мы сгорим, это им даже интересней, — возразил Святополк. Украинец, который все это время молчал, вроде и не прислушиваясь к разговору, сказал задумчиво:
— Коли б эту печку разобрать по кирпичику, то можно бы вылезти па дах… на крышу.
— А кто ж ее разберет? — спросил Елька Коромыслов, поглядев па добротную, как и все в этом доме, печь.
— Я и разберу. Я трохи печник.
— Без инструмента? — усомнился Святополк.
Вместо ответа Степан Байда подошел к печке, выдернул плоскую железную заслонку:
— От вам и струмент…
Часовой, здоровенный казак с квадратной рыжей бородой, дремал, присев на завалинку под зарешеченным окном. На коленях у него лежал карабин. Ясная белая луна освещала колодец, колчаковское двуцветное знамя, ворота, на которых утром предстояло висеть Ельке, Святополку, Степану, Алехе Чикину и девушке Сане.
Неторопливо, но споро Байда вынимал один за одним кирпичи, действуя заслонкой, как долотом и лопаткой. Переднее «зеркало», стенка печи, было уже разобрано. Алеха с Саней относили в угол кирпичи и «печину» — перегорелую печную глину. А Елька и Святополк устанавливали подпорки-подмости, чтобы верх печи не обрушился на голову. Материалом служили доски от полок.