Войдя вслед за хозяином в чисто прибранную горницу, офицеры перекрестились на образа старинного письма, перед которыми теплилась лампада, оправленная в бронзу, и сели за стол. Фрол, оставшись стоять, степенно разгладил бороду и, кивнув дочери, чтобы собрала поесть, испытующе посмотрел на Чеботарева.
– Вы уж, господин полковник, не обессудьте. Вон, господин учитель знают, у нас разносолов нет, мы ведь от леса кормимся, от тайги.
– Нам не до разносолов, – усмехнулся Чеботарев, – да ты и сам понимаешь…
– А как же… – Хозяин умостился на самом краешке широкой, добела выскобленной ножом лавки. – Дивно, как вы проскочили…
– Ладно, Фрол, – вмешался молчавший до сих пор Козырев. – Нам вокруг да около хороводить не с руки. Говори прямо, нас укроешь?
– Ежели как на духу, – медленно, с расстановкой ответил Фрол, – то про вас, господин учитель, поскольку вы почитай что нашенский, и разговору нет. Вы тут жили, вас мужики знают, и ежели какой варнак и наскочит, то не страшно. А вот что касаемо господина полковника…
– Я ненадолго, – бросил Чеботарев и тут же, смягчая интонацию, добавил: – Мне б пару дней перебыть, отогреться…
– На это мы с радостью, – неприкрыто обрадовался Фрол и, повернувшись к двери, сердито крикнул: – Дарья!.. Ты игде там запропастилась?
– Да иду уже, тятя, иду! – отозвалась Даша и, заскочив в горницу, принялась проворно выставлять на стол холодное мясо, копченую рыбу, грибы и, самое главное, свежевыпеченный, нарезанный большими ломтями, одуряюще пахнущий хлеб.
Проглотив голодную слюну, полковник покосился на Козырева, потом на дочку хозяина, успевшую сменить затрапезную одежонку на кокетливую, отделанную соболем душегрейку и, крякнув, принялся уписывать за обе щеки.
Тем временем, пока гости утоляли голод, Фрол вытянул откуда-то целую четверть мутноватого самогона, налил всем по стакану и на правах хозяина сказал:
– Ну что ж, как говоится, со свиданьицем…
Дарья, на минутку присев, только пригубила из своего стакана, и тут же умчавшись на другую половину, загремела ухватами. Офицеры же, не чинясь, выпили вместе с хозяином и, чувствуя, как живительное тепло изнутри распространяется по телу, обстоятельно принялись за еду…
Много позже, лежа на лавке, застеленной овчиным тулупом, полковник ждал подпоручика. Короткий зимний день давно растворился в метельном сумраке, на столе горела дешевая жестяная лампа, и за бревенчатой стеной начинал подвывать ветер. Чеботарев как раз подумал, что они очень вовремя добрались к жилью, когда дверь скрипнула и в горницу, осторожно ступая, вошел Козырев.
Чеботарев скосил взгляд и слегка насмешливо поинтересовался:
– Ну как разведка?.. Надеюсь, душегрейка одевалась не зря?
Пропустив скабрезную двусмысленность мимо ушей, Козырев присел на лавку и, понизив голос до шепота, сказал:
– Дела плохи, господин полковник. Даша говорит, по окрестным заимкам повстанцы офицеров ловят…
– Догадываюсь… – Чеботарев крякнул, закинул руки за голову и повернулся к Козыреву: – Ну и?..
– Думаю, здесь перебыть, а уж потом как получится…
Невысказанный вопрос повис в воздухе, и Чеботарев сам закончил:
– Правильно. А я назад подамся, в город. Правда, обличье сменить придется… – Чеботарев помолчал и после короткой паузы спросил: – Как думаете, подпоручик, ваш Фрол меня отвезет?
– Само собой… – уверенно ответил Козырев и, привстав, машинально подкрутил фитиль лампы, пустившей к потолку крученую струйку копоти…
Тешевич еле-еле разлепил веки и с трудом приподнялся на вздрагивающих руках. Кругом, среди вырванных разрывами деревьев, валялись трупы, густо чернели снарядные воронки, а прямо перед ним снег был почему-то сплошь нашпигован хвойными иглами.
Поручик попытался вспомнить, как все было, но кроме мешанины разрозненных действий, да того, что перед яркой вспышкой, разом погасившей сознание, он куда-то бежал, ничего вспомнить не мог. Единственным, что ему помнилось точно, было то, что красные, видимо, приняли их за весь отряд Костанжогло и провозились с ними здесь, в лесу, чуть ли не три дня.
Уцепившись за ближайшую сосну, Тешевич мало-помалу встал на ноги, и вдруг его буквально оглушил радостный крик:
– Братцы!.. Гляди, еще одна контра живая!
Инстинктивно обернувшись, Тешевич увидел, что прямо на него прет расхристанный малый в треухе, перехваченном наискось красной лентой. Встретившись взглядом с Тешевичем, красноармеец остановился и замахал трехлинейкой:
– Петрович!.. Сюда!.. Тута беляк целый!..