Скинув ботинки, с пончиками в одной руке и бутылкой вина в другой он опустился на расстеленный прямо на полу тонкий матрас, накрытый темно-серым одеялом. Собственно, да, он почти год уже обитал в комнатушке рядом с кабинетом, потому что жена посчитала, что какое-то время им лучше пожить отдельно друг от друга. У нее был сложный период. Он согласился с этим. И было чертовски благородно с его стороны не напоминать о себе месяц за месяцем. Да, сложно, но благородно.
И он стал реже мыться.
Освободившись от пиджака, Лемгюйс понюхал рубашку в подмышке. Определенно, не самый заманчивый запах. Он расстегнул рубашку, снял и сложил на стуле брюки, оставшись в темных трусах с кантиком из алых сердечек.
По радио начиналась передача Тима Уолбрука, который предложил своим слушателям поделиться загадочными и необъяснимыми случаями, что с ними произошли.
— Я — Тим Уолбрук, я жду ваших звонков. Пока же расскажу историю, в эпицентре которой оказался я сам. Ни одно слово неправды не сорвется с моих уст, обещаю. Погодите, для настроения я вам сейчас включу подходящую музыку.
Лемгюйс, настроившийся слушать, обнаружил, что вино запечатано и со вздохом по собственному скудоумию поднялся к поставленной в угол тумбе. Там он нашел штопор и пыльный стакан. И то, и то годилось. Под тревожные раскаты цимбал и тонкие крики скрипок Лемгюйс вернулся на одеяло, вывернул из бутылки пробку и, стараясь попадать в такт музыке, в несколько приемов наполнил стакан.
Радио щелкнуло, и скрипки прекратили нагнетать атмосферу. Лемгюйс чуть-чуть отпил и вскрыл упаковку с пончиками.
— Итак, я — Тим Уолбрук, я снова с вами, — заговорил из динамика ведущий, — и, надеюсь, с помощью оркестра Ллойда Кушнера вы приблизились к тому состоянию, которое когда-то испытал я. Готовы выслушать мою историю? Я мало кому ее рассказывал, но теперь что ж, видимо, я созрел.
— Не томи, — сказал Лемгюйс.
Он откусил от пончика и зажевал.
— Это случилось по дороге из Динкейн-Фоллз в Грилауб, — сказал Тим Уолбрук. — Это два маленьких городка на границе штата. В одном не повезло родиться мне, другой стал родиной моему самому первому другу, Эрни Коберну. Расстояние между городками составляло четыре мили, но по старому железнодорожному мосту, который проложили лет сто двадцать назад, чтобы вывозить медную руду с рудника Монсона, можно было здорово срезать, милю-то сэкономить точно. Мы с Эрни постоянно ходили этим путем, доказывая свою мальчишескую доблесть. Правда, в одиночку никто из нас этого не делал. Места там были глухие, рудник как-то частично завалило, и в дни моей молодости вовсю бродили истории про мертвых рудокопов, которые только и ждут одинокого путника, чтобы утащить его под землю.
Лемгюйс поежился.
— Сносно, — пробормотал он и отпил из стакана.
— В общем, мне тогда исполнилось двенадцать, — сказал Тим Уолбрук. — Я решил, что уже достаточно взрослый, чтобы врезать любому мертвому рудокопу, который встанет у меня на пути. У меня был перочинный нож в самодельных ножнах, скроенных из кожи отцовского сапога. К тому же я довольно быстро бегал. А мертвецы тогда представлялись мне исключительно медленными и тупыми увальнями. Страшными, да, но медленными. Это в нынешних фильмах им старательно задирают характеристики.
Радио разразилось хриплым смешком. Лемгюйс отсалютовал невидимому ведущему и допил вино. Жирные от пончика пальцы он вытер о голое бедро.
— Я вышел в полдень, — продолжил Тим Уолбрук. — Был июль, наверное, один из самых жарких на моей памяти. Солнце стояло в зените. По склону до моста я дошагал достаточно бодро. Не помню уже, в чем была срочность, возможно, никакой срочности и не было, чтобы вдруг решиться на короткий путь, но точно помню, что предвкушал, как вытянется веснушчатое лицо Эрни, когда я скажу ему, что прошел по мосту рядом с рудником.
— Все комплексы идут из детства, — сказал Лемгюйс.
Он глотнул уже из горлышка и лег. Повозившись, выковырял из-под себя одеяло, натянул его на грудь. Очередной пончик из коробки поплыл ко рту. Тонкие лучи закатного солнца, прорвавшись через заслон жалюзи, отпечатались на стене.
— Надо сказать, — произнес Тим Уолбрук, — что мост был перекинут через широкую и глубокую расщелину, по дну которой бежал ручей. Рельсы с моста все свинтили, конечно, но на полотне темных шпал так и остались светлые следы.