Книжка в мягкой обложке не рекомендовала вызывать демонов, но давала кое-какие инструкции. Прикинув, сколько карманных денег уйдёт на свечи, камни и прочее, Слава поник. Прощаться с идеей призыва он ни за что не хотел, но путь обещал быть тернистым.
Даже от мыслей о несделанных уроках начинало тошнить. Он взял со стола тёмно-синюю коробочку с кассетой и тихо включил музыку на маленьком приёмнике, пытаясь отсрочить неизбежную волокиту с чтением параграфов и задачами. Кассета начиналась с раската грома, а за ним следовал шквал плотного звука. На фоне гитарного жужжания барабаны выдавали мягкую частую дробь, будто бы бабочка билась в окно. Он услышал эту группу в рок-магазине и сразу понял, какую музыку предпочтёт любой другой. Никто из знакомых не разделял этой любви, единомышленников приходилось искать, подключаясь через орущий на все лады модем к интернету. Разумеется, когда была десятичасовая карточка, а карточки у него водились редко. С форумов, посвящённых группе, он узнал о сходках неформалов и захотел попасть в их круг. Его родители и учителя считали таких маргиналами, но с ними было куда веселее, чем с одноклассниками, не интересовавшимися ни музыкой, ни книгами.
Вечером, когда он всё-таки сел за тетради, мать вломилась без стука и прошипела: — Я у тебя нашла в рюкзаке. Это что? Убью! На стол шлёпнулась кипа листов с рисунками.
Славу парализовал ужас. Было очевидно, что в художке не задавали такого. Рисовать обнажённую натуру начинали только на третьем курсе академии. — Наброски, — проговорил он. — Ты больной? Ненормальный? Бабы голые! Где насмотрелся? На шум пришёл заспанный отчим, разливая вокруг себя сивушную вонь. Он глянул на листы. — Оль, чё ты? Не мужики и ладно. Пожрать у нас есть? Мать помотала головой, развернулась и ушла. Хуже всего было, когда она просто отворачивалась от Славы как от пустого места.
Опасность миновала, но парень не мог опомниться от тревоги. Дело было не в рисунках, а в том, что женщина на них была его секретом. Он изобразил её как смог, по памяти. Не так давно он стал окружать себя личным. Личными вещами и личными интересами. Начал рисовать, увлёкся оккультизмом. Этот мирок был ещё очень хрупким и не мог защитить сам себя. Каждое нарушение границ отзывалось болью. А взрослые… как не понимали они, что игнорируя, лишают его самых близких? Не чувствуя, что он нужен им, он становился не нужен и сам себе. Ничтожен, пуст, дёшев. Носить в себе такое было нелегко.
***
От выпивки Слава тактично отказался. Помятая двухлитровая бутылка пива с глянцевой этикеткой выглядела не слишком привлекательно. Кроме всего прочего, пили из неё человек десять, передавая друг другу. Он был самым младшим, но на форуме высказывался адекватно и грамотно, так что на сходку его пригласили.
У конечной станции метро имелся брошенный гаражный кооператив. Там можно было сколько угодно жечь костры и бесноваться. Исписанные краской руины утопали в специфическом мусоре: бутылках, окурках и шприцах. Впрочем, по средам и субботам наркоманов выгоняли. Слава подумал, что всё идет неплохо. Если бы он увидел такую компанию со стороны — испугался бы, но тогда он сам был её частью и ему было вполне комфортно.
Полноватая девушка, сидевшая рядом со Славой на металлической бочке, которую приспособили в качестве скамейки, вежливо спросила: — Чё слушаешь? — Сандслотт. Ещё Балор. Она одобрительно покивала с видом знатока и поправила свои чёрные дырчатые нарукавники, сделанные явно из старых чулок. — Попса, — отозвался парень в джинсах, заправленных в берцы и косухе, похожей на броню, — они коммерческие. Всё за бабки. Слушать можно, но с Сехмет даже рядом не стояли. — Сехмет — прикольно. — проговорила девушка, — Это ты Иеронимус на форуме? Эзотерикой увлекаешься? — Да. Ну ещё только начал, — смущённо ответил Слава и подкинул в костёр сухую ветку, лежавшую у ног. — Я хочу физичку проклясть. Достала меня. И ещё пару людей. Читала, что надо гвоздь из гроба вбить в след и прочитать заговор. Попробую на днях. — Ясно. А я, по ходу, видел духа. Ну или демона. — Я тоже, — отозвался парень в косухе, — когда в дурке лежал. Такие образы приходили!
Ева — так её звали — ушла одной из первых. Прежде чем сесть в трамвай, она достала из кармана скомканную салфетку и стёрла вертикальные чёрные полоски, нарисованные от бровей до щёк при помощи косметического карандаша и края блочной тетради.