21 июня Горбачев неожиданно появляется на сессии Верховного Совета СССР. Впервые с момента пребывания на посту президента он гневно обрушивается на депутатскую группу «Союз», обвиняя ее в попытках «дестабилизации» как всего общества, так и сотрудничества республик и президента. Он с гневом и яростной жестикуляцией называет фамилии Алксниса, Петрушко и Блохина. Он высмеивает поползновения Павлова на дополнительные полномочия. Премьер сидит, как побитый щенок. На осторожные вопросы, что думает президент о недавней речи трех его ведущих министров на закрытом заседании Верховного Совета, Горбачев отвечает: «Мы побеседовали с товарищами. Все в порядке… и с Павловым у нас никаких разногласий нет». Все понимают — впереди Лондон, встреча с европейской семеркой — президент снова перешел на крутое маневрирование. Западная пресса отмечает, однако, что рассказы «вооруженных» министров о заговоре ЦРУ и угрозе нападения звучат все напористее и чаще… Тревогу заглушает торжественное вступление Ельцина в должность президента России. Его приветствует народ и благословляет патриарх.
Давно уже разочарованный, запутанный Горбачевым народ ждет от Ельцина быстрых и решительных действий. Остановив шахтерские забастовки и договорившись с Горбачевым о новой форме союзного договора по схеме «9 + 1», объявляет свой Указ о департизации. Все партийные структуры ждали этого указа, но его объявление вызвало шок в КПСС, которая солидно, как и в старые времена, готовилась к пленуму своего ЦК, убеждая себя в том, что она — правящая партия, рассуждая о том, как править и куда, а тут оказалось, что с ней просто управились указом. Управились грубо и по-хозяйски — без обсуждения в Верховном Совете, без изнуряющих голосований, без аппаратных утрясок и согласований, не оставляя никаких иллюзий, кто действительно правит. В принципе указ Ельцина не содержал в себе ничего страшного для КПСС. Он не касался ни ее структур, ни ее собственности, а лишь запрещал — только на территории РСФСР — иметь парторганизации в системе промышленных предприятий, государственных организаций и вооруженных силах. Но у КПСС аж дух захватило от обиды и возмущения. Посыпались ссылки на статьи Конституции, апелляции к международным пактам о правах человека, обращение в Комитет конституционного надзора. «Удар по миллионам коммунистов, которые не мыслят себя вне трудовых коллективов!» — истерично вопила партийная пресса, сознательно передергивая факты, тогда как на самом деле это был удар по параллельной государственной структуре. Удар по неконституционной структуре, подмявшей законную власть и явочным порядком захватившей право управлять и решать.
Огромным мешком мокрого песка висела КПСС на парализованной стране, не давая ни шелохнуться, ни вздохнуть. И уступать не собиралась, грозно намекая, что собирается отстаивать свои права и свое имущество танками. Имущество партии: дворцы и небоскребы обкомов, горкомов и райкомов по всей стране, типографии, санатории и больницы, специальные обкомовские цеха на мясокомбинатах, кондитерских фабриках и хлебозаводах. Обкомовская колбаса, обкомовские конфеты, обкомовское молоко. Партия создала отделенный от страны материальный мир, этакое Зазеркалье внутри СССР, роскошный оазис посреди нищеты, где иначе едят и пьют, иначе летают и ездят, иначе отдыхают и лечатся, иначе умирают и иначе сходят в могилу. Можно было еще выбить себе визу куда-нибудь в Париж, но в это Зазеркалье — никогда. Оно охраняется тщательнее государственных границ и никто кроме избранных не имеет туда доступа. Однако все это — лишь небольшая часть принадлежащего партии. Главная же собственность партии — все, что есть в нашей стране, вся промышленность, весь транспорт, все колхозы и совхозы, все учреждения культуры — практически все, что есть на одной шестой планеты, включая, естественно, и население. Именно в ЦК КПСС, а не где-нибудь утверждались все главные руководители, не только партийные, но и хозяйственные, и даже выборные советские. Над каждым министром дамокловым мечом висел соответствующий завотделом из ЦК. Его имени не знал никто в стране, но его власть была безгранична.