— Видно, этот Шуо еще молодой и неопытный, — блеснули глаза аиста, — или же он чересчур сильно проголодался. Длиннокрылая Чис — не добыча даже для сокола. Я знаю всех ее сородичей, потому что Чис тоже бывают разные. Бывало, как взойдет Малое Светило, они частенько пролетали над нашим гнездом, но с нами они не заговаривали. Есть среди них мелюзга вроде Чури, а бывают и крупные, такие, как Торо. Иные неповоротливы, так что даже Ух легко справляется с ними.
Позади, от окошка сарая, послышался шорох: на карнизе сидел филин и чистил перья.
— Келе прав… Что вы так уставились на меня, не стану я пугать вас своим криком! Мы с вами не ссорились, и на Му я больше не сержусь. А Келе прав, я не так проворен, но все же этим длиннокрылым Чис больше всех достается именно от меня.
— Да, Чис можно поймать, когда она спит, — кивнул Келе.
— Верно, когда она спит. Мое дело — не в догонялки играть, а самому прокормиться да о семье позаботиться.
— Смотрите-ка! У тебя, что, новая подруга? — поинтересовался Мишка.
— Да, и пятеро птенцов! — Ух скромно потупился. — Но если бы вы знали, что это за птенцы! Им ничего не стоит съесть хоть целого гуся, — похвалился счастливый отец.
— Ладно, — кивнул головой Мишка, — мы скажем Гага, чтобы он как-нибудь прогулялся к тебе домой, на колокольню…
На этот раз Ух не обиделся на Мишкины подковырки.
— Я тоже видел, как Шуо нацелился на эту Чис, и про себя подивился так же, как и Келе; ну не смешно ли охотиться на Чис? Да если бы она сама уселась мне на клюв, я и то не стал бы пытаться ее поймать; и глазом моргнуть не успеешь, а ее и след простыл. Счастье еще, что она только Зу питается, а то истребила бы нас всех до единого. Шуо не справится с ней, даже если бы при ней были ее детеныши.
Вахур вопросительно посмотрела на филина.
— Как, разве ты этого не знала, Вахур? Детеныши Чис цепляются за кожу у нее на груди, и она так и летает вместе с ними, словно никакая тяжесть ее книзу не тянет. И летит быстрее, чем я или Келе… Однако мне пора, у малышей такой аппетит, еды не напасешься… — Ух взмыл в воздух и пропал в сероватом сумраке.
Весна набирала силу, как трава в лугах, крепла, подобно стебелькам щавеля, и расцветала, точно терновник по склонам холма и сливовые деревья в садах. Келе каждый день выходил на луг. Сосредоточенно вышагивал он впереди стаи уток, которые теперь уже и не желали без него отправляться к ручью.
— Кря-кря-кря! — торопили они аиста, если его в нужный момент не оказывалось рядом. — Где же Келе, наш вожак? Пусть Келе тоже идет с нами!
И Келе шел с ними. Утки с веселым плеском шлепались в воду, а Келе, наевшись и закончив охоту, добровольным стражем стоял на берегу, чувствуя себя все смелее и увереннее. Но, по мере того как отрастали его крылья, он все чаще стремился остаться в одиночестве. Иногда он скрывался позади камышовых зарослей — поупражняться в полете, а затем опять возвращался к огородам. И чем дальше ему удавалось улететь, чем шире расстилался перед ним простор, тем отчужденнее держался он с людьми, тем скупее становились его беседы с друзьями. Он знал нечто такое, чего не знали они. С тревогой подходил он каждый вечер к сараю: как бы не схватили его и опять не укоротили перья. Когда Берти звал его, аист шел за ним в огород, но не приближался, как прежде, и Берти, если он приносил аисту какую-нибудь еду, приходилось бросать ее на землю: из рук Келе ничего больше брать не желал. Он знал теперь правила, по которым можно жить с человеком, но уже не хотел приноравливаться к ним, потому что все прочнее становились нити, связывающие его с жизнью вольных птиц и зверей.
Он больше не боялся никого и ничего, ведь теперь он мог улететь, когда пожелает, хотя Берти об этом не догадывался. Не знал об этом и молодой пес, который ненароком забрел к ручью и, завидев Келе, с лаем бросился к нему. Возможно, пес хотел всего лишь поиграть, но аист замер как вкопанный, и глаза у него враждебно вспыхнули.
— Убирайся к своим сородичам!..
Пес, однако, не обратил внимания на это предостережение; он обежал вокруг аиста, а затем, весело лая, припал к земле брюхом, и нельзя было угадать, когда игра сменится нападением. Но вот пес пошевельнулся, и в тот же момент Келе дважды проворно ударил его клювом, как острогой.
Пес взвыл от боли и отскочил прочь; тряся окровавленным носом, он бросился бежать в деревню.
— Ой-ой-ой… ай-яй-яй! — скулил он. — Ну, подожди у меня, лягушатник вонючий!