— Эрвин, почему ты на улице, а не за стойкой? — спросил Матиас, потирая покрасневшую шею.
19
Спор закончился. Еще раз он полностью погрузился в оболочку Крис. Хуже, чем мысль о возможном наказании, была вероятность того, что его самым банальным образом разоблачат. Кто оценит его тонкое мастерство, если все будет раскрыто, словно глупый балаганный трюк?
Этой ночью он не спал, а когда наступило утро, ни одна птица не оказала ему любезность и не спела ничего символического. Культ был единственным, что придавало ему ощущение значимости. Может, это была уже вера? Прежде он испытывал страх. Когда стал верующим, страх отступил. Возникнет вопрос — так он надеялся, — неизбежный вопрос: всерьез ли он относился ко всем своим теориям? Он разглядывал свое лицо в оконном стекле. Может, о нем напишут книгу? О нем, как об одном из тех непонятных новых людей, тревожащих общество, которые ничего не признают, для которых что-то значит лишь Ничто. Об одном из тех, которые бесстрашно и бессовестно отдали себя во власть темных теорий. Он бы так и остался лишь хитрым и угрюмым калекой, если бы ничего не предпринял.
Все двигалось к концу, клонилось так или иначе к закату. Поэтому Йене Людевиг стал верующим человеком, со всем, что предполагало это понятие: чувством, мужеством, покоем и блаженным ощущением того, что смерти не надо бояться, что ее следует праздновать как торжественное событие. Во всяком случае, он целиком переселился в того, кого специально для этого создал.
Перед куском тяжелой черной ткани, которым был завешен дверной проем, стоял расплывшийся мужчина средних лет и непринужденно болтал с двумя дамами. Те чувствовали себя моложе, чем выглядели, и выражали это своим жизнерадостным поведением. Они были в жизнерадостных шерстяных повязках на жизнерадостных, рыжих от хны гривах. С жизнерадостными пестрыми ногами в массажных шлепанцах (в таких весело осваивают курс танго в холостяцкой квартирке). С мантрой на губах, кармой в рюкзаке и буддистской пустотой в черепной коробке.
Они обожали Эрвина, потому что он был незрячим и не мог видеть их возраст.
Об инвалидности бармена свидетельствовали не только бесцельно блуждавшие глаза — тесная небесно-голубая шерстяная рубашка, кустарная стрижка «под горшок», светло-коричневые ортопедические полуботинки и темно-зеленые вельветовые брюки тоже указывали на его слепоту. В остальном же Эрвин казался довольным жизнью, говорил громко и невнятно, растягивая гортанные звуки, как это делают коренные жители земли Рейнланд. Тойер сразу проникся к нему неприязнью.
— Сегодня бар закрыт. Приветствую тебя, Матиас.
— Жаль, — заявила одна из огненных бабушек. — Эрвин, когда мне плохо, а после разрыва с Али это происходит все чаще, я пью грушевый сок и закрываю глаза! Тогда я словно переношусь в твою уютную пещеру!
Эрвин кивнул с довольной ухмылкой.
— Тогда почаще наведывайтесь к нам, сладкие мои!
Он хотел схватить рыжую даму за руку, но промахнулся. Ее спутница осторожно поинтересовалась, кто подыскивает для него одежду.
— Наши ребята! — Эрвин махнул рукой в сторону Матиаса. — Они следят за тем, чтобы я не выглядел пещерным человеком, хотя, признаться честно, я именно таков, ха-ха!
Матиас перебил его с легким укором:
— У тебя ведь всегда открыт бар. В чем дело? — С неуверенной улыбкой он взглянул на полицейских и спросил: — Что-нибудь случилось? Что тут вообще происходит?
Эрвин чуть заметно ухмыльнулся, и Тойер заподозрил неладное.
— Технические неполадки. Через пару часов я снова открою.
— Свет, что ли, вырубился? — нагло спросил Хафнер и закурил.
— Эрвин, моя фамилия Тойер. Со мной господа Хафнер, Лейдиг и Штерн. Мы из криминальной полиции, прибыли по важному делу. Итак, отвечайте — сейчас в баре кто-нибудь есть?
Эрвин поднял лицо:
— Я ведь сказал, бар закрыт. Кто здесь курит? Немедленно прекратите!
— Пожалуйста, скажите: можем мы туда заглянуть? — пересиливая себя, попросил Тойер.
— Нельзя, — самодовольно отрезал Эрвин. — Да и мне тоже нельзя. К тому же там темно.
Хафнер достал зажигалку.
— Ну, с темнотой мы как-нибудь справимся, — заявил он. — Пошли, ребята!
— Только попробуйте! — закричал Эрвин и принял боевую стойку, направив левое ухо в сторону полицейских. — Я не всегда был слепым, когда-то занимался дзюдо.
Хафнер, вздохнув, пнул слепца в лодыжку, а когда тот с воплями запрыгал на одной ноге, сердито отодвинул его в сторону. В тот же миг образовался клубок из хищных черных дамских когтей, развевающихся рыжих косм, кулаков Эрвина, мощно поражающих воздух, и четырех полицейских. Посередине вихря пассивно стоял Матиас. Вскоре группа Тойера прорвалась за занавес, но за ним оказался точно такой же, плотный и светонепроницаемый, он закрывал черную фанерную дверь. Окурок Хафнера полетел в лицо одной из старушек, и та с визгом отступила; другую Тойер ударил по коленке, стыдясь самого себя, но довольно сильно, и она тоже взвыла. Однако Эрвин и Матиас вцепились сразу в четверых полицейских. Мобильник Тойера упал на пол, а за ним и сам гаупткомиссар. Штерн причитал, что не может ударить слепого, после чего Хафнер предложил ему взять на себя Матиаса, а уж с Эрвином он справится. Скорее подчиняясь силе гравитации, чем намеченному плану, они проскочили сквозь завесы. И очутились внутри, где было темно, хоть глаз выколи.
— Вы все тут? — крикнул Тойер. — Хафнер, где твоя зажигалка?
— Этот гад выбил ее у меня из рук.
— Штерн?
— Да, я тут, но не знаю… Я не вижу, где дверь…
— Я тоже здесь. — Голос Лейдига донесся с другой стороны. — Эрвин только что меня толкнул. Значит, он тоже в баре.
— Матиас? — крикнул Тойер.
— Вероятно, он остался снаружи. Вывернулся, — ответил голос Штерна.
— Сейчас он, вероятно, вооружает своих друидов-подростков священными дубинками, — простонал Тойер.
— Лейдиг, Эрвин ущипнул тебя за задницу? — спросил Хафнер.
— Да, ужасно больно.
— Так это был я, сорри. Принял тебя за Эрвина. Вероятно, наш слепец торчит у входа; подставил свои телеса двум похотливым ведьмам.
Несмотря на то, что посетители часто собирались тут в темноте, вдыхали всевозможные запахи и слушали всякую чушь, для Тойера это место было исполнено жути.
— Господин Людевиг и фрау Кильманн. Мы из полиции. Нам известно обо всем, что вы совершили. Мы хотим с вами побеседовать. Вы показали свою силу и совершили уже достаточно зла. Пора остановиться… — Ужас растекался по телу могучего сыщика, заползал во все уголки его души, но то был черный пожар, холодный огонь, которым наполнено Ничто. — Поговорите со мной. Мы собрались здесь, где царят Мрак и Нун… Я распознал кельтский круг, ощутил силовое поле. Я достоин разговора.
В его сознание проник тихий голос Людевига:
— Господин комиссар, речь не о том, кто чего достоин! Нет ничего достойного, кроме поступка. Существует лишь самосозидание под эгидой Гермеса Трисмегиста… — Где находился калека? Тойер отчаянно пытался определить, откуда доносится его голос. Ему казалось, что он слышит тихие шаги. Приходилось рассчитывать на то, что к вещающему преступнику тихонько подкрадутся молодые комиссары, и он решил продолжать разговор, чтобы облегчить поиски Людевига.
— Вы о чем говорите? Господин Людевиг, что вы хотите сказать?… Ведь вы наверняка хотите, чтобы мы вас поняли. Вы не вульгарные убийцы, ни вы, ни ваша спутница — фрау Кильманн, вы здесь?
— О-о, эта Килле… Килле…
Голос слышался уже с другой стороны. Тойеру показалось, что Людевиг неплохо ориентируется в помещении. Но как ему это удается? Гаупткомиссара начала бить дрожь.
Вот, казалось, он приблизился. Шумел какой-то нагревательный прибор. Или это — жужжание мотора инвалидного кресла? Или все-таки шум обогревателя?
— Господин Тойер, дайте волю вашему духу, вашей фантазии… — Голос звучал уже в другом углу, теперь где-то справа. Слева, в нескольких метрах от Тойера, чертыхнулся Штерн.