— Чего тебе, чертов сын?
— Мне?.. Ничего… Я тебя видел утром у «Аквилы»…
— И чего тебе надо? Уж не из тех ли ты, кто заманил моего мужа в капкан? Пропади вы все пропадом!
— Постой, постой, я хочу тебе помочь, чем могу. Один из них — твой Силе, знаю я и однорукого, а тот третий, высокий, не Архип ли?
— Пошел ты к чертовой матери, чего прицепился, как репей? Спроси тех, кто их забрал, ни дна им, ни покрышки! — И женщина нагнулась, подняла камень и, швырнув его с размаху в окно полицейского участка, пустилась наутек, шлепая туфлями и оставив Добрику стоять посреди улицы. В разбитом окне появилась голова, раздались яростные свистки, жандармы, арестовавшие рабочих, выскочили из ворот, и одновременно из управления выбежали два отряда полицейских, и вмиг небольшая площадь перед участком была оцеплена. Началась облава и проверка документов.
Добрика оказался в кольце, которое сжималось все тесней. Он попробовал было незаметно улизнуть, но часовой, стоявший у дверей участка, указал на него сержанту. Откуда-то доносилась военная музыка, сержант был уже совсем близко, но тут на перекрестке возле участка появилась похоронная процессия с хоругвями и оркестром. Хоругви хлопали на ветру, словно крылья огромных птиц. Запряженные в дроги лошади были покрыты черными попонами. Впереди ехала карета со священником, а на козлах, рядом с кучером, сидела сгорбленная старушка, державшая на коленях большое блюдо с кутьей, сахарную пудру с которой сдула вьюга. Катафалк медленно продвигался вперед, покачиваясь, как корабль на волнах, траурные венки со свинцовыми цветами вздрагивали на дорожных ухабах, бились об окна катафалка, и торжественный мрачный реквием, прошитый барабанной дробью, господствовал над воем вьюги и подзывал к окнам любопытных.
Он смешался с толпой, шествующей за катафалком. Покойник, очевидно, был человеком богатым, нанятые плакальщицы душераздирающе причитали, родственники и друзья покойного, одетые в меховые шубы, выступали с большим достоинством. Сзади ехали коляски с поднятым верхом.
Двух чересчур ретивых полицейских, попытавшихся проверить документы у сопровождавших похоронную процессию, тут же усовестил некий важный господин, который сделал всего один жест, выражавший укоризну и безграничное удивление. Полицейские вытянулись по стойке смирно, откозыряли и почтительно проводили глазами траурное шествие.
Добрика шел с покаянным видом, наклонив голову и подняв воротник куртки, прижимая к груди сумку. Он искоса поглядывал на жандармов и, миновав площадь, увидел, что они отстали. И все же продолжал идти следом за катафалком, пересек городской центр, поднялся по извилистой улочке к чаще вышек, насосы которых как бы провожали покойника ритмичными вздохами. Рыдали фанфары, на перекрестках кортеж останавливался, священник читал молитвы, детишкам бросали пригоршню мелких монет, и колесница, как черный корабль, качаясь, проплывала мимо вышек к кладбищу. Там могильщики ломами долбили мерзлую землю — покойнику придется подождать, пока могила будет вырыта. Большинство из сопровождающих кортеж разошлись, музыканты то играли, то согревали дыханием руки, промерзшие трубы фальшивили и издавали резкие скрипы, как несмазанная дверь.
Господин, снискавший уважение полицейских, произносил прощальное слово, с усилием изображая скорбь:
— Сей благочестивый прихожанин глубоко чтил все, что есть у нас святого, — семью, родину, господа бога, он был для нас как отец. Все, кто любил его, оплакивают его… Те, кому помогал он, знают, что потеряли в нем родного брата, коммерсанта — филантропа, человека, который начал с нуля и достиг, как видите, многого… В этот час глубокого горя и безутешной скорби…
Добрика получил ложку кутьи на клочке бумаги и с удовольствием проглотил ее, почувствовав приятный вкус вареной пшеницы, лимонной цедры, толченых орехов и ромовой эссенции.
На короткий миг он увидел лицо покойника, — священник кропил его из темной бутылки крест-накрест вином, смешанным с растительным маслом. Оплывшее, словно из теста, это лицо выражало полное равнодушие ко всему на свете и даже отвращение. И Добрике вдруг показалось, что он сам лежит в гробу вместо покойника. Его замутило от проглоченной кутьи, и он отошел. В глубине кладбища виднелась заброшенная вышка со склонившейся набок верхушкой, похожей на черную островерхую шапку, которую вьюга сбила набекрень. Плакальщицы причитали охрипшими на морозе голосами: «Сладкий сон тебя манит, будешь ты землей укрыт. Ты оставь свой сон в могиле, к нам вернись ты в прежней силе!»