Он решил окольными путями пробраться к хибарке Архипа. Кругом царили тишина и спокойствие, но, когда он дошел и уже было собирался открыть калитку, вдруг увидел на завалинке жандарма, занятого раскуриванием цигарки. Испуганный, он поспешил прочь, надеясь, что жандарм его не заметил. Однако вскоре он услышал позади себя шаги. Тщетно старался он оторваться от преследователя. Потеряв над собой контроль, гонимый страхом, он и сам не заметил, как очутился на той самой площади в центре города, откуда чудом ускользнул. Жандармы все еще проверяли документы. Им было скучно от этого бессмысленного занятия, ведь большинство тех, кого они проверяли, были им хорошо известны. Они глупо улыбались, исполняя эту пустую формальность. Несколько жандармов, забавляясь, окружили свинью, которую гнал мясник. Они толкали свинью носками сапог и прикладами, не давая ей вырваться из круга. Свинья пыталась спастись, убежать, но обязательно находился кто-то, кто опережал ее и принуждал снова вернуться в круг изнывающих от скуки людей, потешающихся над отчаянием животного. Эта игра отдавала садизмом, хотя мясник с ножом стоял тут же рядом, не зная, что же ему делать: смеяться со всеми вместе или заступиться за свою будущую жертву.
Глядя как зачарованный на эту идиотскую забаву, Добрика даже не почувствовал приближения человека, который преследовал его. Тот положил ему ка плечо руку, а он и не обернулся, потому что именно в этот миг свинья вырвалась из окружения и убежала, счастливая, помахивая дрожащим коротеньким хвостиком. Мясник помчался за ней по улице.
— Следуй за мной, — приказал жандарм.
Они прошли вдвоем сквозь цепочку патрулей. Добрика словно отупел, не стало страха, хоть он и знал, догадывался, что будет потом.
Как раз в это время через площадь проходили опереточные артисты, направляясь к зданию кинематографа. Мужчина в шубе с каракулевым воротником раздавал пригласительные билеты жандармам из оцепления. За ним артисты несли декорации, картонные пальмы, бутафорские индийские храмы. Жандарм, сопровождающий Добрику, сделал ему знак следовать за собой в зал, где готовился спектакль.
Все это было так странно, что Добрика был совершенно сбит с толку. А услышав первый вопрос, заданный ему полицейским в неуютном зале с потертыми креслами, он ушам своим не поверил:
— Сигареты есть?
— Нет.
— А куришь?
— Иногда…
— Возьми, покури. У меня только эти, — и он протянул ему пачку «Плугар»…
На сцене дрожащие от холода балерины в пальто начали танцевать «Баядеру».
— Слушай, — обратился к нему жандарм. — Будь осторожен, тебя ищут. Им сообщены твои приметы. Знаю, ты не доверяешь мне, но это меня не интересует… За кладбищем стоит заброшенная нефтяная вышка. Там ты и встретишься с Архипом… Понял? Ступай и ни шагу оттуда, пока он не придет…
Они поглядели друг на друга в упор. Жандарм спокойно курил, опершись локтем на ствол винтовки.
— И не заходи к нему домой. Его жена перепугана, а он не смог вернуться…
— Но он не арестован?
— Нет. Может быть, обойдется. Жди его там. Если попадешься, я тебя не знаю, ты меня не знаешь. Понял? Как тебе эти несчастные? — он указал на баядерок. — Горе с ними, да и только! Страна гибнет, а им и море по колено! Выходи отсюда следом за мной. Если надо будет, я тебя немного поведу под конвоем. И не мотайся по городу без толку, второй раз на меня не попадешь. Ясно?
Добрика хотел выйти, но его остановил господин с каракулевым воротником.
— Простите, занавес никак не задергивается, не знаете ли вы, где механик?
Добрика пожал плечами, тот плюнул: «Вот дыра вонючая!»
И вот он на вышке, ждет целую вечность!..
Был ли он когда-нибудь молод? Есть ли у него прошлое? Есть ли воспоминания? Он ничего не помнит. Все смутно, размыто, все потеряло значение. Важно одно: выдержать. И возвратиться. Единственное, что он может и должен сделать, — это не спать. Волком воет вьюга, и мороз такой, что кости трещат. Было ли когда-нибудь тепло? Было ли солнце, зной, духота? Может быть. В какой-то давным-давно забытой жизни, смутной, неправдоподобной, может быть, даже мнимой!..
Теперь он там, где было хоть немного тепла, в танцевальной школе, на мансарде портняжной мастерской с гипсовыми манекенами… Остывшая печь, расстроенное дребезжащее пианино и щеголеватый мужчина, аккомпанирующий граммофону с огромной трубой, на диске которого крутится, спотыкается пластинка, смешно повторяющая одну и ту же музыкальную фразу, к негодованию преподавательницы танцев, старой, худой, кожа да кости, похожей на ревматичного паука, — она учила их, парней и девушек с городской окраины, движениям, преисполненным праздничной помпезности, приличествующим свадебному маршу.