И ему кажется, что он действительно встал и отправился в городок, где домики дымят трубами, кажется, он побежал по заснеженному полю и, обессилев, упал, и его нашла та толстуха из корчмы, а с ней Искариот, и понесли его в корчму. А там гудит печь, выбрасывая сквозь решетку яркие искры, его растирают снегом, и он слышит наяву голос мадам Янку, что по-старушечьи жалобно причитает над ним:
— Ох, господи боже мой, да он же застыл, как камень!.. Гляньте-ка на него! Бедняжка…
— А в обед я его обслуживал… Эй, дяденька!.. Узнаешь?
— Я пришел… с дороги… Вьюга… Дайте хоть немного согреться… Умоляю вас…
— Матерь божья! Господи! — восклицает толстуха, по-хозяйски принимаясь за дело. Она засучила рукава капота, потребовала еще снега, горячего спирта, не переставая молоть языком, как мельница. — Вот как просто может пропасть человек, так два года назад ушел Костаке, сын соседки Станы и не вернулся, да ты принеси еще снега, чего пялишься на меня? Он ушел ночью по дороге в Добрешты или еще куда, и говорили, что его растерзали волки… Да ты клади снег сюда, поближе. Ну и снег! Не мог набрать в чистом месте? А потом нашли его в целости спустя неделю, когда началась оттепель, — он залез в дупло и там замерз… Не очень-то он был щедрым клиентом, а все же я о нем пожалела… Василе, подай ту веревку, не видишь, что ли, стою с вытянутой рукой? И по каким таким делам, сынок, ты пускаешься в дорогу в такую пору?
Щеки, нос, уши, затылок, руки Добрики покраснели, как пламя, и кровь побежала, заструилась по жилам. Только ноги не гнутся, стали бесчувственные, словно деревяшки. Пухленькая женщина прижимается к нему, прикасается к его лицу мягкими грудями, жаркими и большими, как подушки. Он чувствует: она шарит у него по карманам, но нет сил сказать хоть слово, он стыдливо улыбается, скорее рот сводит улыбкой, а толстуха наклоняется через него, чтобы зачерпнуть снега, и трет его задубелое тело горячими руками. Мало-помалу он возвращается к жизни. Веснушчатый вертится вокруг них поодаль, не зная, чем еще помочь толстухе, которая без конца делает ему замечания, вытирая потный лоб платком, а рука у нее белая, сдобная, как батон пшеничного хлеба.
— Ну, говори, добрый человек, кто ты и чего здесь ищешь, ведь умри ты, упаси бог, на дороге, никто и не знал бы, кого надо хоронить, ведь у тебя ветер свистит в карманах, при тебе нет никаких документов, никаких бумаг и кто же, грехи мои тяжкие, впустит тебя в свой дом в такую непогодь… Ну, давай теперь растирай сам себе ноги, а ты беги и принеси еще снега… Да не суйся к огню, не то все кости сведет от боли. Грейся полегоньку. Хочешь еще? Дай ему рюмочку, чтобы голос вернулся, я прошла огонь, воду и медные трубы, на мне грехов уйма, много у меня и покойников, добрыми делами поминать их надо. К тому же ты вроде человек порядочный, я же сказала: горячую водку, а не эту!..
— Я ищу Архипа! — выдавил он из себя, как во сне.
— Уж не этого ли! — ткнула толстуха пальцем в полутьму корчмы.
В корчме полно народа, тут и танцовщицы из «Баядерки», и жандарм, что приказал ему ждать на вышке, но теперь он в штатском, тут и водитель грузовика, и однорукий, и жена Силе в новеньких туфлях, и железнодорожник с фонарем, и женщина с ребенком из того вагона… У всех на груди свадебные банты, играет музыка, а девушки так странно танцуют, словно плывут, и он глядит на всех, и сердце полно радости…
Мадам Янку принесла ему новую рубаху, снежно-белую, и говорит, чтоб надел ее, потому что женится, и он надевает ее, ощущая в тонком полотне еще не остывший жар от утюга. Шофер спрашивает, жуя и обжигаясь печеной картошкой:
— А теперь что будем делать, братцы, раз мы взяли власть?
— Тебя назначат заведующим всеми гаражами, — отвечает ему Кенар, — и прикалывает ему на грудь свадебный бант, как орден.
— А я? — спрашивает мясник.
— Ты? Будешь начальником скотобоен. Или директором колбасной фабрики. Согласен? — и прикалывает ему свадебный бант.
— Дяденька, а я кем стану? — спрашивает Искариот.
— Ты, голубок? Поэтом будешь, большим поэтом, сочинителем книг.
А мадам Янку заливается, смеется до слез.
— Фабрика с одним мотором, бублик, дырка есть в котором…
А шофер запевает:
Внезапно настает тишина, словно корчма опустела, а у Искариота лицо светлеет, как у ангела, и он, глядя в окно, говорит:
— Гляньте-ка, весна пришла!
И в самом деле, перед корчмой расцветают абрикосовые деревья, улица куда-то исчезает, вдали виднеется море. Волны накатываются на золотистый пляж, и он узнает жену Архипа в подвенечном платье, она выступает застенчиво, огромные глаза ее полны пугливой радости — она идет прямо к дверям корчмы, где он ее ждет.