— Ты чего плачешь?
— Потому что люблю тебя.— И слезы полились у нее из глаз еще обильней.
Варью, растроганный, долго целовал мокрое лицо Жожо, чувствуя, как все сильнее желает ее близости. Потом схватил ее за руку и потянул в сторону Церковной площади, где в тени деревьев стояли одинокие скамейки.
— Не пойду я на площадь, — всхлипывая, сказала Жожо,
— Не хочешь?..
— На площадь не пойду. Там за церковью все время кто-то шевелится.
— Может, к железной дороге, на насыпь?
— И туда не пойду.
— Почему?
— Так.
— Не хочешь, значит?..
— Я люблю тебя, Ворон.
— Теперь и я тебя очень люблю.
— Тогда идем к нам,— сказала Жожо и потянула Варью в сторону Черкесской улицы.
— А отец?
— Его нет сейчас, в Пакш послали.
— В Пакш? Точно?
— Точно, пошли...
— А мать?
— На работе. Смена кончается в десять, полодиннадцатого она дома будет. Самое раннее. А то и позже.
Варью такой вариант понравился. Он еще раз поцеловал девушку, и они торопливо двинулись на Черкесскую улицу.
В самом начале улицы Жожо поздоровалась с какой-то старухой. Варью снова забеспокоился. Он даже остановился:
— Слушай, а это точно, что матери нет дома?
— Иди, иди, точно. Если хочешь, я первой войду и проверю.
Дом был невелик: маленькая веранда, два окна на улицу, шиферная крыша. Дворик размером с носовой платок; на нем едва умещались два хлева да несколько деревьев. Перед верандой всползал на высокие подпорки виноград, закрывая стекла. Стоя в воротах, Варью оглядел двор.
— Можно, входи,— послышался приглушенный голос Жожо.
Варью прикрыл калитку, поднялся по ступенькам на веранду. Жожо взяла его за руку и ввела в темный дом.
Она закрыла на ключ дверь прихожей, оставив ключ в замке. Потом прижалась к Варью, поцеловала его; на минуту включила свет.
— Идем, угощу тебя палинкой.
Варью послушно пошел за ней.
Кухня была просторной, чистой, тщательно прибранной. Возле стены на полу стояли большие стеклянные банки с плотно завязанными горлышками. Варью разглядывал их, пока Жожо доставала палинку. Она налила две стопки, одну дала Варью. Они чокнулись, выпили. Держа в руке пустую стопку, Варью показал на банки.
— Что это?
— Сусло. Отец из него варит палинку. Два кило фруктов, две части воды и одна часть сахара...
— И где он варит?
— Здесь, дома, на газовой плите.— Жожо убрала палинку обратно в шкаф, ополоснула стопки, поставила их на место.
Варью топтался рядом, ожидая, когда она наконец кончит с посторонними делами; не дождавшись, зашел со спины и обнял девушку.
— Хороший у вас дом,— сказал он, думая, впрочем, совсем о другом.
— Две комнаты, все удобства,— ответила Жожо.— Родители пятнадцать лет деньги на него копили, да еще лет двадцать надо ссуду в сберкассу выплачивать...
Варью, протянув руку, выключил свет и крепко стиснул девушку в объятиях.
— Ой, задушишь ведь, Ворон,— счастливо засмеялась Жожо и тут же, вырвавшись у него из рук, исчезла в темном коридоре.Подождав минуту, Варью позвал:
— Жожо...
Она не откликнулась. Варью ощупью двинулся следом за ней. Он услышал шелест простыни, глухой звук упавшей подушки, потом тихую музыку: Жужа Конц пела «Время бежит». Варью наткнулся на дверь, распахнул ее и оказался в темной комнате, пахнущей яблоками. Он прикрыл за собой дверь, ощупью двинулся дальше. Музыка звучала здесь отчетливее. Он нашел наконец и вторую дверь, медленно открыл ее — и прежде всего увидел большой старый радиоприемник; бледное зеленоватое сияние его шкалы освещало тахту, горку и темный, массивный платяной шкаф. Жожо уже постелила на тахте и лежала, накрывшись одеялом, не шевелясь, будто спала. Варью тихо закрыл дверь; стараясь ступать на носки, подошел к тахте, наклонился, поцеловал девушку. Жожо не шелохнулась. Сбросив ботинки и брюки, Варью лег рядом с ней. Жожо была совсем раздетой. Он обнял ее. Жожо тихо сказала:
— Рубашку... тоже.
Варью сел, стянул через голову рубаху, бросил ее на ковер. Жожо тем временем повернулась на бок.
— Это моя постель,— прошептала она.
Через мгновение они забыли обо всем...