Варью обогнал грузовик с прицепом, потом прижался к краю шоссе, пропуская вперед двух «Жигулят» с новенькими номерными знаками. Белые «Жигули», еще не закончив обгон, принялись обходить вторую машину, и тут вдруг откуда-то возникла третья, небесно-синяя, тоже «Жигули», и на скорости около ста сорока унеслась вперед. Сквозь стекла мчащихся машин Варью пытался разглядеть лица седоков, но безуспешно: мелькали какие-то цветные пятна, а потом вся машина странно, словно колеблясь, растворилась в сиянии. А Эмерсон все вытворял чудеса со своим «коммутатором», извлекая из него необычные, то приятные, то неприятные, звуковые сочетания. «Дома послушаю»,— подумал Варью, но потом сообразил, что дома оценить Эмерсона ему никак не удастся, потому что вся семья: сестра, зять и двое детей — до девяти вечера наверняка будут торчать на кухне. А после девяти музыку не послушаешь: дети спят. Да и зять рано ложится, он шума не любит. Хорошо еще, что в таких случаях можно тихо сидеть на кухне и ждать ночи. А когда придет ночь, спать и, может быть, видеть сны. Постель, слава богу, есть. Конечно, надо бы ее почаще проветривать; запахи пищи, пропитав стены, мебель, мешают спать. «Ничего, послушаю на площади,— думал Варью.— Пойду с магом на площадь или к насыпи и как-нибудь вечером, между десятью и двенадцатью, прослушаю всю кассету. И уж там-то, в темноте летней ночи, станет ясно, чего стоит этот Эмерсон...»
Он не спеша ехал по шоссе М7 и под звуки песни про льва думал, что все это чепуха, голубая муть, потому что эта веселая компания, ЭЛП, наверняка не знает даже, что за блюдо — тушеная фасоль. А если они хоть бы раз в неделю, в выходной день, или зимой, когда стоят морозы, не лопают на обед фасоль, так о чем с ними можно разговаривать... Варью представил, как Кейт Эмерсон просыпается утром в половине пятого на своей постели в кухне. Видит зятя, который в подштанниках подходит к раковине, нагибается и пьет прямо из крана; кряхтит, выпускает газы; потом долго возится в шкафу. Закуривает, выглядывает в окно. Уходит в уборную, откуда отчетливо доносится каждый звук, потому что дверь уборной — прямо напротив кровати. Тут встает сестра, в ночной рубашке бродит по квартире. Сует в рот печенье, жует его, ставит на плиту чайник, зевает. Подходит к его кровати, начинает трясти: «Эй, ты чего валяешься? Опоздать хочешь?» В комнате начинают шевелиться детишки. Начинает шевелиться весь дом. Сверху слышатся шаги, снизу какой-то неясный шум; доносятся голоса с лестничной клетки. Семья пьет чай, заедает поджаренными хлебцами с чесноком. Эмерсон, слава богу, ничего не платит за питание: он вносит свою долю только за квартиру, отопление и электричество — и все же сестра тоже кормит его завтраком. Сестра его любит. Зять — тот не любит; правда, и не ненавидит. Так они и живут вместе. Зять тоже шофер; в четверть шестого он одевается и уходит.
Пока сестра посадит детишек на горшок, вытрет им задницы, муж возвращается на своем грузовике. Они ставят в кузов старую, купленную с рук коляску, сами втискиваются в кабину. Зять сначала отвозит детей в ясли, потом жену на фабрику. Коляску они оставляют в яслях. После смены сестра заходит за детишками, усаживает их в коляску, и они не спеша тащатся домой. На комбинате все знают, зачем зять берет машину так рано, в половине шестого, тогда как смена начинается в шесть. Но никто никогда об этом речи не поднимает... К шести приходит на комбинат и Эмерсон. Отметив приход, идет в уборную. Сделав свои дела, умывается тут же, под краном. Если остается время, заходит в буфет позавтракать. На завтрак берет две жаренные в масле лепешки по полтора форинта штука. Всего три форинта. Иногда выпивает еще стакан молока... «Интересно, когда встает Эмерсон?» — размышлял Иштван Варью, снова останавливая ленту, чтобы перемотать ее обратно. Неожиданно ему показалось, что он знает, где начинается песня, с помощью которой маленький лев спасает мир от бронированного чудовища. Он прислушался к музыке, вернулся на то же место еще и еще раз. И облегченно вздохнул: поющий львенок на пленке действительно есть, значит, должно быть и чудовище. Затем снова был Мусоргский с генерированными звуками. Варью вслушивался в музыку: она определенно начинала ему нравиться. И еще он определенно чувствовал, что голоден. Он вспомнил базу, ранний час, то, как он шел в буфет и как его перехватили по дороге. Вспомнил свое удивление, когда ему неожиданно достался рейс на Балатон. Он рассмеялся и притормозил: где-то недалеко, на пятидесятом километре, должен быть буфет; вскоре промелькнул сорок шестой километр. «ЗИЛ» шел на шестидесяти.