«По-крайней мере, у него была темная кожа, — так размышляла она позже, — негр, индиец или араб». «Неграми» она называла всех, у кого не белая кожа. На нем был желтый крашеный макинтош и грязная шляпа с широкими опущенными полями, а выглядел он — «будто дьявол, прости меня, Господи!». Он резко протянул ей небольшой сверток, словно выхватив его из тьмы, и свет из холла полыхнул красным пламенем в его сверкающих глазах. «Это для полковника Мастерса, — шепнул он, — лично ему в руки, и никому больше». И исчез в ночи, унося с собой «этот странный акцент, пылающие глаза и злобный шипящий голос».
Исчез, проглоченный пеленой дождя, унесенный порывом ветра.
«Но я видела его глаза, — клялась на следующее утро кухарка горничной, — его горящие глаза, злобный взгляд, черные руки с длинными тонкими пальцами и ярко-розовыми ногтями, и он смотрел на меня… смотрел на меня, будто… смерть…»
Так ясно и внятно кухарка смогла рассказывать лишь на следующий день; а тогда, замерев за закрытой дверью с небольшим коричневым свертком в руках, с наказом отдать его лично в руки полковника, она испытала некоторое облегчение оттого, что хозяин не вернется раньше полуночи и ей не придется тотчас же выполнять данные указания. Эти мысли принесли ей некоторое облегчение и помогли немного восстановить утраченное самообладание, хотя она по-прежнему стояла на месте, осторожно держа в морщинистых руках конверт, полная смутных сомнений и беспокойства. Посылка, полученная из рук загадочного черного незнакомца, сама по себе не была страшной, но все же кухарка испытывала явный страх. Возможно, инстинкт и суеверия завладели ею; дождь, ветер, то, что она осталась в доме одна, неожиданный темнокожий человек, — все это лишь усугубило ее состояние. Неясный ужас коснулся ее, ирландская кровь всколыхнула память предков, и женщина начала дрожать, словно в свертке было что-то живое, опасное, отравленное, даже дьявольское, и оно будто двигалось.
Кухарка разжала пальцы, и посылка, упав на кафельный пол, издала странный резкий звук, но осталась лежать неподвижно. Женщина внимательно смотрела на нее, но, слава богу, та не двигалась — лежала бездушным коричневым свертком. Если бы днем такой принес посыльный, то в нем могли бы оказаться продукты, табак или даже починенная рубашка. Кухарка все поглядывала на него, даже тронула ногой: тот резкий звук озадачил ее. Но дела не ждали, поэтому она осторожно, несмотря на пробиравшую ее дрожь, подняла посылку. Сверток нужно отдать полковнику «лично в руки». Не желая выполнять эту просьбу, женщина решила положить его на стол и рассказать обо всем утром, да только полковник Мастерс, проведя несколько таинственных лет на Востоке, со сложным характером и деспотическими привычками, не был тем человеком, к которому легко найти подход, а уж утром и подавно.
Кухарка так и сделала — без всяких объяснений оставила посылку на столе в кабинете полковника. Она предпочла проявить некоторую рассеянность по поводу столь незначительных деталей, как ее появление, ибо миссис О’Рейли боялась полковника Мастерса, и только его явная любовь к Монике помогала женщине увидеть в нем хоть что-то человеческое. О да, платил он хорошо, иногда улыбался, к тому же был достаточно привлекательным мужчиной, хотя немного смугловатым, по ее мнению. Время от времени он хвалил приготовленные ею блюда с карри, что ненадолго задабривало кухарку. Во всяком случае, они друг другу подходили, и она оставалась здесь, понемногу подворовывая.
— Не сулит это ничего хорошего, — уверяла она на следующий день горничную, — а уж эти слова: «лично ему в руки, и никому больше», и глаза этого чернокожего, и клацанье, с которым этот сверток упал на пол. Ничего хорошего ни для нас, ни для кого другого. Такие вот черные мужчины не приносят в дом счастья и удачи. Ну и посылочка, да еще эти дьявольские глаза…