– Я не могу. Лети один.
– Да ё-моё… В нашем учёном тандеме ты – талант, а я просто… харизматичный. Бросай нахуй дела, бери мотор, ты еще успеешь…
– Пока. Удачного полёта.
Болотов вернулся к Подлесной. Чтобы больше не уходить. Никогда в будущем. В будущем, которое у них обязательно будет.
В ИГРУ!
– Видишь, милый, и здесь тоже никого нет. – Мать указала на стопки разноцветных маек и штанов, сунула обратно упавшую пачку антимольных таблеток и аккуратно прикрыла дверцы шкафа румынской работы.
– Он больше не вернётся? – с надеждой спросил Чумаков и вопросительно шмыгнул носом.
– Нет, малыш. Конечно, нет.
Женщина присела на край кровати, поправила загнувшийся ворот на звёздной пижаме мальчика. – Засыпай.
Чумакова обняла ладонью его румяную щёку. От тонких женских пальцев пахло стиральным порошком, сбежавшим молоком и чуточку канцелярским клеем, оставшимся от совместного труда над аппликацией. Сын втянул этот запах материнской заботы, и стало тепло и нестрашно, потому что все тревоги, как обычно, ладонь забрала себе.
Подоткнув одеяло, Чумакова встала и направилась к двери, пряча в лёгкой походке накопившуюся за день усталость.
– Спи, сынок. – Мать щёлкнула выключателем. – И не включай свет.
– Но это не я, это он… – Пролепетал засыпающий мальчик.
– Я верю, верю… – Улыбнулась Чумакова милой сыновней лжи. – Спокойной ночи…
Звуки удаляющихся за дверью шагов вместе со скрипом старого паркета всё глубже зарывали в сон. Сквозь рассохшиеся деревянные рамы окон в комнату заползли уютные звуки ночи – шелест берёз да свист убаюкивающей детей птицы…
…И тут снова включился свет. Третий раз за ночь. Комната завибрировала. Фломастер запрыгал к краю стола и шлепнулся на пол. Чумаков зажмурился и юркнул под одеяло.
– Чума-ко-ов! – Позвал Некто. – Ты где, говно мультяшное?… Под столом нет… А-а-а-а-а.
Одеяльный потолок, скрывающий застывшего от испуга Чумакова, отодвинулся, и мальчику явился…
Он был похож на мазню, словно кто-то, скучающий на совещании, добрался до карандаша и листа бумаги. Зависший в воздухе сгусток нервно прочерченных линий дрожал и менялся. То оборачивался человеческими лицами – мужскими и женскими, улыбающимися и искаженными от ненависти. То вдруг ощеривался тысячами клыкастых пастей, шипящих и норовящих разорвать детскую плоть. Мальчик зажмурился и попытался уползти под подушку.
– Куда это ты собрался?
– Уходи! Я хочу спать!
– Ага, щазззз! Марш в игру!
– Я не буду играть!
– Это почему же!
– Потому что я всегда проигрываю!
– А ты не преувеличиваешь? Немножечко?
– Нет! Твоя игра приносит только боль! Сколько бы я не старался! Только боль и всё!
– Так измени правила, я ж не запрещаю.
– Какие правила? Ты о них никогда не рассказываешь! Просто делаешь больно и всё!
– Ну ты валенок! – Рассмеялся Некто. – Больно делаешь ты себе сам! Всегда! И нет, чтобы на основе боли написать свои правила! Так ты обвиняешь в этом меня! Вы все, блять, одинаковые! ****ые сопливые, слабые дети! Тупые, слепые ****юки! Это охуенная игра, а вы не видите в ней ничего, кроме своих страданий, которые по сути-то полная ***та! Куда пополз?! Не смей от меня прятаться!
Одеяло слетело с кровати, обнажив свернувшегося клубком Чумакова.
– Исчезни! Пожалуйста, пожалуйста!
– Давай, мамочку ещё позови.
– МА-МА!
– Оооооооой бляяяяяя… Ладно. – Некто вдруг перешёл на деловитый тон. – Как хочешь. Адью, всех благ. Спокойной ночи.
Некто медленно поплыл вдоль кровати. Потом обернулся и вдруг расплылся в хищной улыбке. – Я пошутил.
Некто метнулся к мальчику, и острые львиные клыки погрузились в детскую ногу. Свет выключился.
– АААААААБлять!!! Бл… яяяяя… Хм… Хм… Сука… Сука… Хххххррр…
Чумаков открыл глаза и посмотрел на розовое острие собственной кости, выглядывающей из разорванного синтепона утеплённых штанов. Где-то далеко внизу, в густой черноте расщелины, бряцнул упавший осколок льда. Наверное, лёд, сорвавшись сверху, задел кость при падении. Чумаков тяжело задышал, обдавая паром сосульки, сковавшие бороду. Запрокинул голову. Что это там? Луна. Уже Луна. Значит, прошло часа три, как он сорвался. Здоровая нога до сих пор впивалась шипами в ледяную стену и не давала присоединиться к рюкзаку, лежащему на дне.
Блять. И вот нахера, спрашивается, он пришёл в себя. Чтобы опять пялиться на свою кость? До поверхности пара метров. Но сил ровно ноль. И минус нога. Которая опять СУКАБЛЯТЬБОЛИИИИИИИИТ!