Но она не сдавалась, ведь был ещё путь к мужику через желудок. Краснова твёрдо решила научиться варить борщ. Ей понадобилось 30 лет экспериментов, чтобы вывести идеальный рецепт. Это был не борщ – гастрономический оргазм! И мужики влюбились. В борщ, сука. На ночь никто не оставался. Облизывали тарелку, раскланивались («храни Вас, Господь!») и бежали любить в бордель. А с утра – на совещание в ЦК.
От отчаяния Краснова пустилась во все тяжкие и завела девятнадцать красивых котов. Но эти ублюдки, чуя потустороннее, шипели, завывали и в конце концов сбежали в незакрытое окно и прибились к соседнему монастырю. Краснова осталась одна. Совершенно, инфернально одна. Как и все эти триста два года. Блин, ну ладно, триста сорок четыре…
…Первый солнечный луч скользнул по верхушке ивы. Сантиметр за сантиметром солнце отвоёвывало захваченное ночью пространство, опускаясь к сидящей Красновой. Пора. Вампирша медленно встала и, широко расставив полные руки, закрыла глаза. Шумно вобрала холодный воздух сливовидным носом. И сделала последний в своём существовании шаг…
– АААААААА!!!!! Печёт-то как, Господи, мать твою так-перетак!! АААААААААА!!!!
…Очнулась Краснова через полчаса. Приподнялась на песке, посмотрела непонимающе. Она видела свои ноги. Растущие из плоского живота. Красивые, загорелые ноги без капли целлюлита. С изящными лодыжками. Она провела по ним рукой. Красивой рукой с тонким запястьем и благородными «музыкальными» пальцами. Солнце не убило вампиршу. Оно лишь сработало как сжигатель вечного вампирского жира. Очаровательная Краснова немного помолчала.
А потом над Москвой-рекой разнёсся такой пятиэтажный мат, которого ещё не слышал русскоязычный мир. Досталось всем – и Богу, и Сатане, и всем этим голливудским вампирским штампам. За каждый год женской боли, страданий и унижений. Числом триста сорок четыре. Блин, ну ладно – триста восемьдесят восемь…
НЕКУДА БЕЖАТЬ
– Подсудимый, встаньте! – металлический голос Оптимуса Прайма громовым раскатом разнёсся по переполненному залу суда. Брюкин медленно поднялся и съёжился, опустив светодиодные глаза. Это конец. Пощады ему не будет.
Брюкина обвиняли в дезертирстве. Он, мол, уклонялся от призыва на Земляной фронт, в то время как его героические собратья-автоботы погибали под ракетными ударами десептиконов, ржавели в окопах и плавились в концлагерях, пока наконец не победили. В душе Брюкин был с этим категорически не согласен. Как он мог помочь сокрушительной победе?! Брюкин был обычной дешёвой кофе-машиной и трансформировался в какого-то мелкого ушлёпка на колёсиках. Бог не дал ему всех этих пушек, пулемётов и лазеров. Он даже летать не умел. Как он мог убить десептикона? Сварить ему отвратный капучино?!
Но Оптимуса это совершенно не волновало. Он, как и любой фанатик всякого там Добра и Мира, был безумен и категоричен. Если на тебе нет дыр от десептиконовых пуль, твой корпус не покорёжен их гусеницами, значит, ты трус. Уклонист, саботажник, предатель. Враг автонарода. И Прайм, герой до последней шестеренки, гуру самопожертвования, стал судить всех, кто был другим. Он был самым безжалостным судьёй, карал круглосуточно, без перерывов на обед, сон и сомнения. И ветераны-автоботы заразились этим безумием – по всему миру начались поиски врагов. Брюкина сдала стиралка Шпилевская, получившая вмятину, вытаскивая потерявшего много масла раненого автобота с поля боя (поговаривают, вмятина эта была получена более интимным способом во вражеском тылу, но… смазливая кореянка была еще той актрисой).
– Суд учитывает смягчающие обстоятельства…
Да, у Брюкина они были. Он восемь лет жил на кухне у незамужней поэтессы – надо ли говорить, что работал он на износ, кашляя от табачного дыма и рифм «моей судьбою – дышать тобою». Такой судьбы не пожелаешь и десептикону.
– …и приговаривает автобота Брюкина к пожизненному заключению…
«Фух!!!»
– …с отбыванием наказания в тюрьме «Автоваз»! Следующий!
«НЕТ!!!»
Бамблби, правая рука Оптимуса, его преданный палач, потянулся к кнопке «OFF» на замызганной голове Брюкина.