Вернувшаяся наконец Сима тоже заинтересовалась новыми гостями. Она не прошла сразу в комнату, а остановилась на пороге, захватив озябшими руками косяк, и, наверное, минут пять стояла так. Бледное круглое лицо ее за эти минуты отдавало той же молочно-матовой белизной, что и гладкие планки косяка. Сима, казалось, изучала Гопаков: рассматривала их так пристально, будто видела впервые, хотя с Женей она, несомненно, встречалась по двадцать раз на дню.
Это не ускользнуло от внимания Тамары, сидевшей как раз напротив двери. «И чего вылупилась?» — с раздражением подумала она. Когда же девушка, по-прежнему не отводя глаз от Гопачки, поморщилась, Тамара не удержалась и подтолкнула Павла:
— Гляди, расфыркалась твоя!..
Павел, — он сидел, широко расставив локти и втянув крупную голову в плечи, — сначала было удивленно округлил глаза, а потом, поняв в чем дело, только смущенно улыбнулся:
— Мне, по правде сказать, тоже они надоели…
— Надоели?!
— Ну да.
Павел отвечал едва слышным шепотом: поскрипывая стулом, он наклонился к Тамаре так близко, что теплые губы его касались ее щеки. И это походило на поцелуй, не на те поцелуи, официальные и холодные, о каких под крики «горько!» просили сегодня молодоженов, а на совсем другие…
И поэтому она не обиделась. Она вдруг тоже почувствовала, что устала уже, что ей тоже надоел этот шумный вечер с подгулявшими ребятами. Ей вдруг страшно захотелось, чтобы все ушли — даже чудесные Гопаки, — и они с Павликом, как вчера, как позавчера, остались бы одни в этом доме. Совсем одни.
Гости разошлись только под утро.
Чуть раньше других уехали Гопаки. На прощание Иван Евгеньевич крепко встряхнул невестину руку, дружески потискал в могучих объятиях Павла.
— Да, — обернулся он в дверях, — если не справитесь, сообщите. Помогу! — и кивнул на запеленутый в газеты ящик.
Когда всех проводили и Тамара, пошатываясь от усталости, вернулась в комнату, первое, что она сделала, распечатала подарок Гопаков.
— Па-авлик! Скорее сюда!.. Смотри!
Из груды разорванных газет выглядывал голубоватый экран телевизора.
— Соли-идно! — в растерянности протянул Павел, поглаживая затылок. — Я думал: посудина какая, а тут вон чего! Солидно!.. Ну, ладно, коли денег не жалко…
— Это Иван Евгеньевич сам сделал!
— Вижу. Из старья сделал… Мастер, конечно!
Эх, если б знал Павел Курасов, какие несчастья принесет в его новый дом этот мастер, грохнул бы о пол дорогой подарок, в печи бы спалил полированные щепки!
Но не знал он тогда ничего.
IX
Молодоженам всегда хорошо. Как и влюбленным.
Но Тамаре и Павлу все-таки не повезло.
Не отшумел еще осенний угарный листопад, как Павел тяжело заболел. В том году занесло в наши края безобидную вроде бы хворь — грипп, и тысячи людей чихали и кашляли, по неделям не выходили из дому, пробуя все предписанные и непредписанные лекарства: в безлюдных цехах на заводах останавливалась работа. Не уберегся и Павел.
Два дня он ходил невеселый и еще более тихий, чем всегда: добрая улыбка уже редко преображала некрасивое, конопатое лицо.
— Возьми ты бюллетень! Все же берут, — советовала Тамара.
— Вот именно: все берут… А работать кому?
Работал Павел старательно. Он осваивал новую для него специальность — мастера отдела технического контроля — и делал это очень добросовестно. Он не ограничивался, как другие контролеры, проверкой прошедшей окончательную операцию детали, а «влезал» внутрь всего технологического процесса. Тамара не раз видела, как он необидно отстранял от станка кого-нибудь из молодых токарей или шлифовщиков и сам показывал, как лучше, чище обработать деталь. Конечно, помогала ему в этом большая практика, прежние специальности.
Не хотел Павел отрываться от работы; превозмогая себя, ходил на завод… И доходился. Вдруг почувствовал, что ноет рука, потом нога… Вскоре паралич разбил всю правую сторону тела.
— Осложнение после гриппа, — объявила Тамаре врач Нежная, женщина крупная и грубоватая.
Павла положили в больницу, и Тамара теперь чуть ли не каждый день после смены бегала туда. Раза два, сказавшись медсестрой, она проникала в палату. Глухие холодные стены оттого, что в них отражается все белое, казались Тамаре сложенными из чистого льда; ее даже знобило, когда она, старательно обходя кровати, спешила к окну, где лежал муж.
Павла трудно было узнать. Чужое лицо. Незаметные обычно брови резко выделялись, будто их нарисовали. Глаза грустные-грустные… Если бы не глаза, можно было подумать, что Павлик в маске. Рот был слегка полуоткрыт, тень от пухловатых добрых губ скрывали зубы — обычно ослепительно белые, — и они от этого казались черными…