Муж на это ничего не сказал, но по лицу было заметно, что ему жаль напрасных своих трудов. Он только кашлянул глухо и еще сосредоточеннее занялся игрушкой.
— Павлик! — присев на табуретку позвала Тамара.
— Ну?
— Знаешь, Павлик? Я больше так жить не могу… — Она колупнула шляпку гвоздя на табуретке, подняла голову и… встретила насмешливо-удивленный взгляд Павла.
— Понимаешь ты… Понимаешь, Павлик, не так мы живем… Очень уж как-то серо, невесело!
— Ну-ну!..
— Подожди, не перебивай, пожалуйста! А посмотри, как живут, к примеру…
— …Гопаки?
Белесые Тамарины брови вскинулись в изумлении. Но тут же она продолжала воинственно:
— Хотя бы!.. И не смейся, пожалуйста! Разве это плохо? Скажи: плохо? Он такой же, как и ты, а живет по-другому…
— Значит, не такой, раз живет по-другому…
— Не глупи, Павлик!
— Да потише ты! — нахмурился он, кивнув на дверь, за которой спал Юрча. — Разбудишь!
— Я же тихо.
— Слышу!.. Кстати, и ты послушай. Говоришь: плохо живем. Так? Что мы… голодом сидим? Раздеты-разуты?
— Но ведь можно лучше!..
— Эх, не понимаешь ты, Томка!..
— Понимаю. Не дура!
— Не-е… — поморщился Павел. — Ты-то у меня не дура! Это я не так выразился. Ты все понимаешь, только… В общем, давай спокойно поговорим, разложим по пунктам…
— Нужны мне твои пункты!
— Ладно, ладно! Так, во-первых, Гопак работает уже лет двадцать, значит, кое-что подкопил. Во-вторых… Во-вторых, он необезноживал, как я, и полгода в постели не валялся…
— Да знаю я!..
— А, в-третьих, Гопак, так сказать, поставлен в особые условия: числится работягой, а имеет отдельный кабинет. Только секретарши не хватает… Погоди-погоди, и четвертое есть! Дай досказать!.. В-четвертых, он не прочь подхалтурить: наладить, скажем, товарищу телевизор, и не постесняться взять за это гроши…
— Неправда! — пристукнула кулачком Тамара. — Все, все ты наговариваешь на Ивана Евгеньевича!.. Все твои пунктики ничегошеньки не стоят. Да-да!..
— Тише-тише!
Тамара снизила голос до шепота, но остановиться, замолчать не могла. Даже шепотом она, казалось, кричала. Злые, несогласные слова выливались непрошенно и обидно для Павла. Она сознавала, что говорит грубо, резко, что не нужно бы так говорить, и все же упрямо продолжала. Гопак работает двадцать лет? Ну и что! Он пережил эвакуацию, и у него вторая семья, второй дом!.. Иван Евгеньевич берет деньги с товарищей? Нет! Помогал же он бескорыстно ей, Тамаре!..
— Ты узнай, узнай его поближе! И поучись у него!.. Иван Евгеньевич так-кой, так-кой человек! Не то, что твои Переметовы, не то, что ты! Ты даже в ясли своего сына устроить не можешь, — руки мне развязать. А знаешь, чтобы я тогда могла сделать, знаешь? Ничего ты не знаешь!..
Тамара все больше распалялась, пока угрюмо молчавший все время Павел вдруг не рассмеялся и не махнул рукой:
— Да ладно уж, убедила… Будет на сегодня, а?
Он подошел к жене, сжал в ладонях ее сильные горячие плечи.
— Уйди-и, Павлик!..
— Ну, будет, Томка, будет! Послушай, что я тебе скажу… — его мягкие ласковые губы, касаясь вспыхнувшей вдруг Тамариной щеки, настойчиво шептали что-то и… успокаивали.
…К часу ночи в курасовской избушке на курьих ножках установился полный мир. Надолго ли?
XV
Мелкие в летнюю сушь воды Каменки сыплются и сыплются непонятно откуда. Впрочем, чужаку непонятно… А Тамара знает: во-он с тех дальних гор!.. Они кряжисто осели на землю и жарят-жарят на солнце каменистые плешины.
Здесь, у подножия оплывшего Буран-Камня, речушку видно всего шагов на двести; пенясь, выныривает она из-под комковатого обрыва, бойко всплескивает на рыжих валунах и — раз! — и скрывается за прибрежным кустарником.
И куда петляет речушка, Тамара тоже знает. Нет здесь для нее тайн. Ее дед — старатель — ходил-переходил эти берега: кайлил в камнях глубокие шурфы. Когда он совсем стал стар и не работал уже, все равно часто бродил по глухомани, нахваливая внучке редкостной красоты места…
Нет здесь тайн для Тамары. Здесь ее дом. Светлая кипень горной речушки, прозрачные, прошитые солнцем дали — все это ее владения, здесь она царица!..
тихонько пропела Тамара, и сама не заметила, как сложились в песню бездумные слова: