Она осторожно ступила в холодную воду и, балансируя, вдавливая босыми ногами в дно скользкую гальку, побрела к близкому противоположному берегу. На бледном татарском лице ее, на голых руках, на цветах дешевенького платья играли водяные блики. Пахучий ветер, шевеля прибрежный пихтарник, ударял в лицо, высушивая капельки пота на лбу, туже обтягивал платье, отчеркивая по-прежнему остренькие груди и круглые коленки.
Добредя до ржавого, в брызгах, валуна, Тамара остановилась и, поправив разметанные ветром волосы, вынула из кармашка сухой обмылок. Приступив на валун, она с удовольствием намылила загорелые щиколотки, розовую, чуть припухшую от уколов подводных камешков пятку и, вздрагивая почему-то, протерла слежавшиеся в тесной туфле пальцы; под ногтем большого — черное пятнышко: неделю назад Тамара, снимая со станка увесистую деталь (ту же самую — 024 786!), уронила ее себе на ногу… От валуна разлетелись брызги, и на светлых бровях, в ямочке упругого подбородка чаще и чаще оседали прохладные капли. Попала вода и на платье: влажные пятна быстро расползались по застиранным цветам, приятно холодили тело.
«Выкупаюсь!» — решила Тамара. Не раздумывая больше, она сбросила платье, майку и, придавив их поднятым со дна камнем, оставила на валуне.
— Ой, хорошо-о! — всхлипнув, засмеялась она, ощутив голыми плечами, грудью, всем легким и свободным телом и солнечное тепло, и мягкий ветер, и щекочущие прохладные брызги.
— Я твоя цари-ица!..
Царица Тамара!.. А кто же Демон? Ее Павлик? Тамара на миг представила косолапого нехитрого мужа в роли Демона-искусителя и весело фыркнула. А Иван Евгеньевич? Женщина призадумалась, стаяла с губ бездумная улыбка… Нет, у Гопака своя Тамара! Настоящая красавица, не чета… Тамара наклонилась к воде, но так и не разглядела себя в солнечной кипени.
И все же… И все же он, Иван Евгеньевич, ее «искуситель»! Появился он, и перевернулась жизнь у Тамары. Не так стала думать, работать не так. Мечтать стала!..
Искуситель, Демон… Да какой же Демон! Это же совсем из другой оперы! Не было у царицы Тамары Демона. Нет его и у Тамары Курасовой…
За спиной зашуршала галька. Женщина вздрогнула, спрятав в ладони маленькие груди, резко обернулась:
— Вы? Как… не совестно!
На берегу, затолкав кулаки в карманы парусиновых брюк и выпятив живот, покачивался актер Орехов.
— Юрий Арнольдович, как не стыдно!
— У вас чудесный загар, Томочка! Почему вы сердитесь?
У Тамары закружилась голова. Она сорвалась в гневе, закричала, как недавно в цехе на тихоню наладчика:
— Убирайтесь! Или я…
Брови Орехова изумленно поползли вверх, к жиденькой шевелюре:
— Напрасно вы, Томочка! Напра… Ухожу-ухожу! — замахал он пухлыми руками.
Вот так и бывает. Все было хорошо: и солнце, и веселая дорога сюда на «Победе», и то, что Павлик, наконец, не отказался провести время с Гопаком — Тамаре даже удалось отправить их вдвоем на шихан… И все испорчено.
Поспешно одеваясь, Тамара кляла на чем свет стоит и Орехова, и себя за грубость, и все, все…
«Зачем только Иван Евгеньевич, Женя водятся с такими! — с горечью думала она и потом, выбираясь по тропинке, усеянной шишками-растопырками, на поляну, где «разбили лагерь» Гопаки. — Что они в нем нашли! Арти-ист!»
— Тама-ара!..
С шихана, скользя подошвами по шлифованным дождями и ветрами каменьям, торопливо спускался Павел.
— Отшила? Ну и молодчага! — тяжело, с хрипотцой дыша, сказал он. — Я все видел, но опоздал. Не опоздал бы — так прямо с обрыва этого брюханчика!..
— Опять следишь за мной? Хорошо-о же!.. Где Иван Евгеньевич?
— Там! — Павел небрежно махнул рукой на шихан. — На солнышке греется… Разбежались мы с ним!
— К-как разбежались?
— Ну так, обыкновенно… Разругались. Во мнениях не сошлись. Я ему одно, он мне другое. Наорал еще!.. В общем, разругались. Я ему все высказал…
— Что?
— Все. И про тебя. Ты не думай, что если я молчу, так ничего не вижу и не знаю. Я все знаю. Мне твоя Фрося уши прожужжала! И Женя тоже сегодня намекнула…
— Что?!
— С Гопаком у тебя…
— Павлик!..
Павел даже вздрогнул: так резко и зло оборвала его Тамара. Отведя шершавой ладонью колючую сосновую ветку, он испуганно вглядывался в исказившееся лицо жены, в сухие, зло прищуренные глаза любимой. Он протянул укоризненно и даже как-то по-детски:
— Ну, чего ты, Томка!..
— Уйди!.. Не хочу тебя видеть!
— Ну, То-омочка!..
Оттолкнув мужа, — колючая ветка больно резанула ее по щеке, — Тамара стремглав бросилась к поляне.