— Вот и славно, Томочка! — еле слышно шепнул Гопак. Правая рука его с зажатой в пальцах едкой папиросой вдруг больно сдавила ей плечи, а левая властно и непристойно легла на колено.
— Что вы? — вздрогнула Тамара. Сделав резкое усилие, она отстранилась, соскочила с тахты; изумление в широко раскрытых потемневших глазах постепенно сменялось страхом. «Что вы?..»
Ей, никогда не трусившей, сейчас и в самом деле стало страшно. Не за себя, нет. За свою веру в Ивана Евгеньевича. Она смотрела на него, растерянного и красного, — под цвет полосок на пижаме — и не узнавала. Другой человек, казалось, сидел перед ней, другой, похожий на неприятного актера Орехова, на кого-то еще…
Гопак протянул руку — Тамара молча отодвинулась к окну. Иван Евгеньевич встал — Тамара, уже совладавшая с собой, тихо приказала:
— Сидите!..
Гопак не послушался, не сел. Он снова вдруг стал прежним Иваном Евгеньевичем: откинув назад взлохмаченную голову, хохотал:
— Испуга-алась-то как!.. Ой, не могу! Девчонка еще, ну совсем девчонка!..
— Не нужно так делать, — сдвинув строгие бровки, попросила Тамара. — Я ведь… не за этим с вами!
— Знаю, Тамара. Извини меня… И не думай плохо!
Посерьезневший Гопак сделал все, чтобы Тамара забыла про обиду. Она хотела уйти тотчас же, но помешала Женя, внезапно нагрянувшая. Уходить было нельзя, нельзя было и подавать виду. А Иван Евгеньевич, как ни в чем не бывало и будто бы продолжая прежний разговор, распинался:
— Слышишь, Женюрка, я думаю, у Тамары впереди — большая дорога! Молодость, талант! Это что-нибудь да значит. Верно?
Женя промолчала, а Тамара все же нашла силы спокойно возразить:
— Куда мне! Образование не позволит.
Гопак ласково рассмеялся:
— А разве я тебе не говорил? Ученых много — умных мало. Не в образовании, выходит, дело.
Позднее — за чаем, тянувшимся мучительно долго, — Иван Евгеньевич, жестикулируя, доказывал, что в наше время быть простым рабочим гораздо почетнее, интереснее и… выгоднее.
— Ра-бо-чий! Кто это такой? Хозяин жизни! Все — для него, все — к нему на поклон… Чувствуешь? Разве сравнишь какого-нибудь инженеришку с нашим братом? Его и критикуют на всех собраниях, и по шапке могут дать. А рабочего тронь? Н-ни, боже упаси!..
— Рабочий-рабочий!.. — передразнила Женя, все молчавшая до этой минуты. — Не особенно-то надейся на свое «почетное» звание, могут и тебя по шапке!
Она намекала на выговор. Тамара поняла это, заметив, как нахмурился сразу Иван Евгеньевич и как недобро блеснули его цыганские глаза: «Ничего. Мы еще посмотрим!..» И эта быстрая перемена в нем снова неприятно поразила.
Всю дорогу домой — шла ли она потухшей теперь уже главной улицей, мчалась ли в пустом, грохочущем трамвае, высунув навстречу ветру разгоряченное лицо, — оставшийся где-то в глубине души осадок не проходил. Снова и снова думала она о переменчивом Иване Евгеньевиче, странной Жене и, конечно, о Павлике.
XVII
Решительный разговор с Павлом все же состоялся… И начал он.
Однажды, придя со смены и не скинув даже в сенцах спецовку, Павел протопал прямо в комнату.
— Слушай! — неожиданно зло, хриплым голосом бросил он еще с порога. — Что у тебя с Гопаком? Мне надоели сплетни!..
— Ничего… — Тамара, штопавшая у окна Юрчины чулочки, не подняла головы. На порыжелом полу рядом увидела она сапоги подошедшего Павла, а совсем близко, на уровне глаз — большие, вздрагивающие руки.
— Я не верю, Томка… Понимаешь, не вер-рю! Но я хочу знать…
Сердцем Тамара понимала: Павлу сейчас больно, очень больно. И в ее силах было облегчить страдания мужа… Но грубый тон, который тот взял сначала, и эти сжатые кулаки запретили сердцу жалеть. Она промолчала.
— Значит, правда!.. — медленно, с усилием выдавил Павел.
— ?!
— Дело твое, Тамара, но имей в виду: Юрча в любом случае останется со мной.
— Нет.
— Отдашь.
— Дур-рак!..
Тамара не выдержала и раскричалась. Неестественно выпрямившись, запрокинув голову назад, она кричала, что Павел «испортил ей жизнь», что если бы не он, она давно бы «стала человеком». В другое время она поморщилась бы, увидев со стороны такую сценку, но тогда… Тогда она ничего не замечала. Горе, настоящее горе от сознания, что жизнь рушится и не совсем даже понятно, почему, заполнило ее и на какие-то мгновения лишило рассудка.