Вышли на главный заводской проезд — широкий, с асфальтовыми тротуарами, по которым спешили сейчас люди, — втиснулись в поток, и тот понес их к проходной.
Не дойдя до проходной, свернули у последнего корпуса, над первым этажом его синела вывеска столовой. Сенька задержался:
— Зайдем?
— А на что? — усмехнулся Максим. — Получу, пойдешь…
— А ты?
— Я не хочу.
Обогнули здание с торца, — там над дверью были другие вывески: «Почта» и «Сберегательная касса», — и вошли туда.
В тесном — повернуться негде! — и мрачноватом по-зимнему помещении почты-сберкассы никого из посетителей не было. Максим, присев к столу, заполнил разграфленный красным листочек и протянул его в оконце.
— Люся! — сказал он. — Выдай мне мои сбережения.
В оконце просунулось круглое веснушчатое веселое лицо:
— Здравствуйте, Крыжков! Вам сбережения? Пожалуйста…
Крутнулась деревянная вертушка, и снова — девичьи глаза с беззаботным солнечным отливом.
— Что же это вы весь вклад выбираете, а? Оставьте… на развод!
— А у него еще и свадьбы не было! — хохотнул Сенька.
Максиму не хотелось смеяться. Он молча взял требование и тут же у окошка переписал, оставив «на развод» рубль.
Хлопнула входная дверь за спиной, Максим обернулся и увидел Станиславу.
Да, это была она — красивая, стройная, в шубке пепельного меха. И строгая, даже здесь, не на работе. Узнав Максима, кивнула без улыбки и прошла к почтовому окошку. Вынула из сумки пакет: «Заказным, пожалуйста!..»
Максима окликнула Люся:
— Вот вам на свадьбу, Крыжов! Проверьте!..
Максим смутился, украдкой взглянул на Станиславу: слышит. Торопливо передвинул всю пачку Сеньке:
— Иди, ешь свой компот.
И почувствовал: Станислава смотрит на него серьезно, заинтересованно.
А Сенька, ничего не заметив, схватил руку Максима и сказал растроганно:
— Спасибо! Через получку отдам… Годится?
— Да ладно-ладно!..
Станиславы уже не было.
Сразу за проходной открылась Крыжову круглая заводская площадь. Была она пустынна: смена уже прошла. Матово белели фонари на железных опорах; внизу о железо бестолково билась поземка, подметая искрящуюся, как лед, брусчатку.
За темной трибуной у стенда с сатирической газетой заметил Максим людей. Выпуск, наверное, был свежий, но Максим не подошел: было не до того.
Он пересек площадь, шагая не споро, раздумывая о своем, вышел затем на проспект, скрытый от ветра каменными громадами домов. До общежития отсюда квартала три…
Думал он о Станиславе… Глаза у нее большие, серые и почему-то недоверчивые. Почему?
До этого Максим видел ее лишь на работе, в теплом уюте парткомовской библиотеки, вечно занятую писанием каких-то бумаг, но, казалось ему, не очень озабоченную этими самыми бумагами… И всякий раз восхищался ее красотой — строгой, тонкой, ее манерой держаться и разговаривать, так не похожей на манеры здешних девчат и женщин…
А вот сегодня увидел ее не в библиотеке. Совсем случайно. В сберкассу он редко заходит. А тут зашел: из-за Сеньки. Друг нынче сел на мель основательно. Двадцать пять рублей из февральской зарплаты отослал сестре, «на зубок» осиротевшему до рождения племяннику, да еще — в Бугуруслан, матери… Как тут не выручишь!
А Станислава, говорят, была уже замужем… И снова собирается. За инженера заводоуправления Вольковича, седого красавца, неприятного Максиму.
Поймав себя на том, что́ насвистывает, Максим усмехнулся.
Нелепое здание общежития, построенное местными конструктивистами лет тридцать назад, желто горело огнями. Поминутно хлопали массивные, как в министерстве, двери, выпуская и впуская в дом молодых жильцов.
Максим кивнул с порога пожилой, закутанной в полушалок вахтерше Зине и стал подыматься по лестнице — широченной, с медными шишечками на перилах. Только сейчас он почувствовал, как устал за день.
— Здравствуй, Максим!
— Здравствуй!..
На площадке второго этажа ждала его Зойка Голдобина. Максим чуточку растерялся: он шел и думал о Станиславе, пришел, а дома — Зойка.
— Ты меня ждешь? — спросил он на всякий случай.
— Тебя.
— Тогда заходи!
— Н-нет!.. В кино хочется, Максим!
Зойка стояла перед ним — юная, совсем школьница. Стояла и, по-детски светло улыбаясь, смотрела ему в лицо снизу.
— Так зайдем ко мне! — Максим повернул Зойку за остренький локоток, и она, легко упираясь, все-таки пошла.