С того вечера прошел год. Был убежден Голдобин, что «взбучка» помогла, что не повторится случай, но тревога осталась…
Сегодня опять заволновался. И не поздно еще, старые ходики с подвешенной на цепочке шестеренкой вместо гири показывают всего лишь полвосьмого, но Голдобин волнуется: Зойки нет.
Сегодня утром шел он мимо заводоуправления и еще издали увидел, что у «окна сатиры» толпится народ. Замедлил шаг. Под стеклом висели свежие листы ватмана, разрисованные цветисто и зло. На одном была изображена полуобнаженная девица, изогнутая в поцелуе… На нее обращали внимание больше всего, смеялись. Голдобин двинулся было дальше — заводские сатирики рисовали и не такие картинки, но тут из толпы вывернулась и почти побежала, обогнав его, немолодая уже женщина в синей телогрейке. Телогрейка ее распахнулась, видна была пестрая штопаная кофта, шаль сбилась, серые длинные волосы прилипли к потным вискам. Голдобин узнал ее:
— Елена!..
Женщина оглянулась на бегу, но не остановилась. Настиг он ее уже за проходной.
— Елена, что случилось?
Она не ответила, но пошла медленнее, чуть-чуть впереди. Плечи под телогрейкой вздрагивали.
— Что случилось, спрашиваю?
— Машку мою… разрисовали. Видел? — глухо проговорила Елена. Голдобин вспомнил девицу на картинке и догадался: Маша Калганова, дочка Елены. У него вырвалось:
— Да ну-у!.. Как же так? Надо проверить. Ты успокойся, Елена. Мало ли что! Надо выяснить сначала.
— Что уж выяснять-то!..
Голдобин и сам понимал, что выяснять тут нечего. Он не раз слышал от Александры, да и от других, что дочка Калгановой совсем сбилась с пути… Он знал ее. В школе она училась вместе с Зойкой, и поэтому Голдобин частенько видел ее у себя дома. Была она, эта Маша, маленькой, чернявой, смазливой девчонкой, были у нее, хохотушки, ровные белые, как молоко, зубы, и вся она, казалось, пропахла молоком — настолько была юной, чистой, свежей. И вот эта Маша «загуляла». Появился у нее, рассказывала Александра, сначала один парень, потом другой, третий… Одного Голдобин знает: Семен Чурилев из его бригады. Помнит, как увивался он за девчонкой в прошлый раз на именинах, видел на улице раза два вместе. А от Чурилева хорошего не жди, похоже, со стилягами знакомство водит… Главное же, бросила девчонка школу, работу меняла-меняла, а потом тоже бросила… И научить дома некому: мать одна, трудится. Где ей с тремя справиться!
— Ты скажи Марии, чтоб до Зойки моей добегла, к нам на квартиру то есть, — предложил Голдобин Елене, — поговорю с ней.
— Спасибо…
Они дошли уже до корпуса механического, где Калганова работала уборщицей.
— Позор-от какой!.. — в страшной тоске тихо сказала она, подавая Голдобину руку и не глядя ему в глаза. — Позо-ор…
И целый день Голдобин был под впечатлением этой встречи.
Не может он забыть о ней. Кажется ему, что и его Зойка катится по той же дорожке. Где вот она пропадает вечерами? Кто знает? Мать? И мать не знает! Известно, что Зойка встречается с Максимом Крыжовым… А что значит: встречается? И кто такой Максим Крыжов? Друг-приятель Чурилева! Вместе живут, вместе работают… Крыжов-то работает ничего, справедливости ради надо отметить. А какой вот он человек — не понять. И что он девке голову крутит? А она бегает, дурочка…
— Ну приди же только! — громко вслух говорит Голдобин и стучит кулаком по столу. — Приди только!
Он поднимается, резко ногой отодвинув табуретку, и прохаживается по тесной кухне: два шага туда — два обратно. Прогибаются половицы под ногами, тонко дребезжит посуда на полках и на столе. И продолжает говорить сам с собой:
— Распустились! Нет, думаете, на вас управы? Сколько о вас фельетонов пишут, и еще напишут! Да я… Я в парторганизацию, в комсомол пойду, из бригады повыгоняю, если надо! Передовая бригада коммунистического труда! Мне такие-то не очень!..
Голдобин все больше и больше распаляется, и дневной усталости его как не бывало. Он продолжает ходить по тесной кухоньке и разговаривать… Сам с собой. Он даже не слышит, как хлопает входная дверь.
— Ты чего это, старый?
В кухню заглядывает Александра. Круглое лицо ее раскраснелось — торопилась! — прищуренные глаза смеются. Из-за плеча ее выглядывает Зойка, нагруженная покупками, и тоже смеется.
— Ты чего это тут бесишься? — спрашивает Александра.
Голдобин смотрит на нее, на Зойку, и прокаленная кожа на его впалых щеках темнеет от смущения еще сильнее.
— Да так, я… — как можно спокойнее говорит он. — Выступление свое готовлю… На завкоме.