И решил уйти, хотя невольный виновник всего Сеня Чурилев уговаривал его не делать этого: «Что имеем, мол, не храним, потерявши — плачем!..» Сначала, правда, надеялся: все образуется, старик поймет, что он, Крыжов, был все-таки прав…
И сейчас Максим втайне надеялся, что поступит Голдобин по справедливости, гнев сменит на милость, позовет, поговорит.
Нет, упрямый оказался старик. Шли дни, а он вел себя, как будто и не было Крыжова…
Конечно, Максим мучился. Правда, и ел, и пил, и в шахматы играл, и даже спал как обычно, но чувствовал себя, не как обычно. Раза два пробовал напиться — не получалось. К горлу подкатывал тошнотворный комок, и губы не разжимались. Чурилев, все время вертевшийся возле друга, уговаривал:
— Да выпей ты! Что ты, как девочка!
Максим мотал головой, мычал, отвернувшись, выдыхал воздух и, наконец, говорил:
— Не могу-у!..
Забыл, похоже, флотские привычки.
— Давай лучше сыграем!
Со стола убиралось все лишнее: графин, Семеновы учебники, электрический вентилятор, купленный тем же Семеном, вынималась из тумбочки гремучая коробка с шахматами, расставлялись фигуры, и в тесной комнате поселялось великое молчание.
Семен сидел верхом на стуле, по-медвежьи облапив гнутую спинку, и долго раздумывал над каждым ходом. Максим ждал и постепенно терял интерес к игре: возвращался мыслями к Голдобину и случившемуся.
Странно, невзлюбил он вдруг белого шахматного короля. Хотя тот и именовался «белым», но был выкрашен в рыжий цвет, и эта рыжесть напоминала бригадира. А рыжий был неуязвимым, его нельзя было поразить, как пешку, туру, как даже ферзя. Рыжий до конца монументально возвышался на поле боя…
Голдобин был тоже неуязвим. Его мастерство, слава ветерана, тридцать лет назад строившего на болоте завод, а затем все эти тридцать работавшего в кузне, дали ему право быть неуязвимым. Ордена, Почетные грамоты и почетные звания-должности надежно подпирали голдобинский монумент.
И теперь, когда Максиму доставались «черные», ему безотчетно хотелось поразить именно рыжего короля.
В один из этих дней в общежитие позвонила Зойка. И это было неприятно: «Голдобина!».
— Максим, ты дома?
— Дома.
— Поедем завтра в кино? В город.
— Нет! — отрезал он неожиданно грубо. Неожиданно для самого себя.
Зойка подождала секундочку и молча положила трубку.
Сенька спросил, когда Максим поднялся снизу:
— Зоя звонила?
— Она.
Сенька вздохнул:
— Везет тебе, кореш!..
Он все еще горевал о Маше… Но таился. Однажды только обронил: «Студента завела… С ним и влипла!»
А сейчас повторил:
— Везет тебе!..
Максим ничего не ответил.
VIII
Зоя очень хотела встретиться с Максимом, но после телефонного разговора и думать об этом было нечего. В кино она все же пошла. Из упрямства. И, конечно, не одна, а с Кирой Зебзиевой, однокурсницей.
Потом после кино зашли к Арсентьевым. Зойка любила бывать у них. Ларик Арсентьев, студент университета, жил вдвоем с матерью, полной седой женщиной, работавшей в горсовете. Нина Степановна всегда радушно встречала сверстников сына, никогда не мешала им своей взрослостью, а если и вступала в разговор, то обыкновенно очень кстати. И дома у них было хорошо. Арсентьевская квартирка на третьем этаже нового шлакоблочного дома блистала чистотой, мебель была современная — легкая и красивая, такая, какая только и нравилась Зойке, полгода слушавшей в университете культуры лекции по эстетике.
А кроме того, Зойке по-девчоночьи интересно было наблюдать за Лариком и Кирой, которые вот-вот должны были пожениться… В их отношениях не было той беззастенчивости, которая отличала влюбленных ребят и девушек, знакомых Зойки: они не целовались при всех, и все лишь догадывались о их любви. Ларик, рослый парень с мужественным ртом и мягким светлым чубом, держался с Кирой даже несколько сурово, на людях называя не иначе как Зебзиева, и даже в шутку не приласкал ее ни разу.
Кира в чем-то под стать своему будущему супругу. И она не неженка. До техникума жила в прикамской деревне, в семье, где, кроме нее, росла еще целая орава. Добела выжжены луговым солнцем ее собранные в косы волосы… Кира уже написала домой о предстоящем замужестве и спокойно, уверенная, что отказа не будет, ждала ответа.