— Должно быть сочетание вертикалей и горизонталей, Зоя! Вертикальных, башенных зданий и горизонтальных, как эта вот школа! Вертикаль в моем представлении — это форте, мажор… Горизонталь же — пиано, минор! Должно быть сочетание. В центре города собираются дома башенного типа… Это звучит фанфарно, празднично!.. Правда, здорово, Зоя?
— Да…
Конечно, все это было интересно, но сейчас Зойка думала о Максиме, и ей очень-очень хотелось, чтобы рядом с ней шел сейчас не этот маленький, «интересный» студент, а «ее», интересный для нее Максим Крыжов.
— Вот мы и пришли. До свидания, Дима!
Дмитрий, опустив Зойкин локоть, огляделся. Они стояли на трамвайной остановке, и рядом тоже стояли люди. Подходил трамвай.
— Мне пора, Дима. Спасибо!
— Я с вами, Зоенька! Я провожу вас!..
— Что вы, Дима, в такую даль! Не нужно, нет-нет!..
— Но мы увидимся, Зоя?
— Конечно!
Она очень спешила домой.
IX
Да, дома у Зойки было иначе, чем у Арсентьевых. Мама ее, Александра Тимофеевна Голдобина, а в доме по Заводской и в цехе попросту Саша, совсем не похожа на Нину Степановну Арсентьеву. У нее нет того образования, воспитания, и жизнь ее сложилась совсем по-другому. (Впрочем, Зойка и сама не знала, какую жизнь прожила та, мама Ларика, работающая нынче в горсовете, на хорошей должности.)
На втором году замужества, когда только что пустили Уральский завод и очень нужны были люди, молоденькая бойкая Саша, оставив грудного на руках соседской бабки, пошла в кузнечный цех крановщицей. Голдобин возражал:
— Куда ты? Без тебя обойдемся!..
— Да ты без меня кусок не посолишь, молчи уж!
— Ваську пожалей, на чужих людей кидаешь!
— Кому чужие, а мне нет, у меня все родня!
И не отстала от мужа, работала с ним бок о бок года три, пока не затяжелела Елизаветой. Тогда уволилась и до самой войны хозяйствовала дома, в тесной комнатенке барака, которого сейчас уже нет и в помине. Началась война, Голдобин сутками не выходил с завода. Вернулась туда и Александра Тимофеевна, устроив в ясли маленькую Зойку.
После войны она опять сидела дома, теперь уже в просторной, из трех комнат, квартире в доме ИТР на Заводской. Почему ушла с завода, и сама точно не знала. Может быть, просто устала за войну, а может быть, поддалась настояниям и уговорам мужа. Сыграло, конечно, свою роль и то, что старшая Лиза вышла замуж и уехала на Дальний Восток. А без хозяйки в доме Голдобин не мог, потому и настаивал, чтобы Александра уволилась.
Сначала она и в самом деле отдыхала, наслаждалась покоем и тишиной новой квартиры. Часами возилась с курносой болтушкой Зойкой, по кулинарной книге заново училась варить обеды: в магазинах появилось больше продуктов. Приходили соседки, люди все свои, заводские, и разговорам не было конца. Чаще других забегала Анна Семеновна, худенькая женщина с черными вечно заплаканными глазами. Ее оставил муж-инженер, оставил с двумя детьми, она очень переживала, и Александре то и дело приходилось утешать ее. Год спустя муж попал в авиационную катастрофу, и Голдобиной снова пришлось утешать соседку, совсем потерявшую голову от горя.
Покоя, в общем-то, не получалось. Жизнь врывалась в тихую квартиру, будоражила, заставляла думать и волноваться. Больше всего, не ведая сам, будоражил Голдобин. Нет-нет да и проронит между прочим:
— А Коренева-то Мария… Помнишь?
Новость обжигала Александру. Маша Коренева, еще недавно совсем молоденькая девчонка, которую она, Александра, учила на крановщицу, смотри-ка, и техникум уже закончила, и в лабораторию ее нынче взяли… Инженер почти! Ну, конечно, молодость…
Или:
— Климов объявил сегодня: цех реконструируют, коробку будут расширять… Дела-а!
Александру Тимофеевну это тоже задевало. Цех, в котором она столько проработала, стал ей, как говорится, вторым домом, и все, что случалось в этом втором доме, не могло не трогать ее. Поэтому, когда однажды Голдобин сообщил, что ЦКБ закончило конструировать манипулятор для кузницы, Александра, с трудом сдерживая нетерпение, попросила:
— Пойду я, Саша…
Голдобин не понял:
— Куда пойдешь?
— Сам знаешь… Работать.
— Куда еще работать?
— Да на манипулятор этот!..
Голдобин фыркнул:
— Сиди уж, старая!
Он не сразу узнал, что Александра ходила к Климову и просила принять ее на работу. Как-то придя вечером домой, снимая в прихожей сапоги, бросил ей хмуро:
— Тебе Климов велел зайти… Завтра к девяти.