— Проходите, Максим!
И Максим перешагнул порог.
В желтом коридорном свете успел он заметить лишь ободранные сундуки вдоль стены да корыто на гвозде — и это никак не увязывалось со Станиславой, женщиной, по его представлению, совсем из другого мира. И то, что минутой позднее он увидел в ее комнате — обстановку далеко не роскошную! — тоже не очень-то увязывалось со Станиславой. Пусто. Посередине круглый стол, а на нем под низкой лампочкой грудой книги. Перед его приходом Станислава, очевидно, что-то писала: перо рядом с ученической «непроливашкой» влажно блестело.
— Я не помешал, Станислава?
— Помогли даже! — засмеялась она, заглядывая в зеркало. Я так устала сегодня… Да раздевайтесь вы, пожалуйста!
Повесив на гвоздь пальто, Максим прошел к столу, с любопытством тронул раскрытый том: «Творчество Достоевского…»
— Решила подогнать немножко, к сессии! Да уже очень скучно стало!
— Университет?
— Да, передала документы сюда… В ваш. А начала во Владивостоке, тоже на заочном.
Действительно, ни черта он не знал о Станиславе. Приехала она сюда из такой дали, с Востока… А почему?
— Долгая история, — поморщилась Станислава. — Не хочется рассказывать!
— Ну, а все-таки, Станислава! — настаивал он, понимая, что это и не очень-то тактично. — Расскажите!
— Потом, Максим! А сейчас… Хотите чаю?
— Не стоит, Станислава! — Максим вспомнил Зойку и как в последний раз чай с нею пил и предложил вдруг: — Чаю не стоит, а может быть?.. Я могу…
— В аэропорт, да?
Максим уловил шутку и поднялся, чтобы одеться. Станислава жестом задержала его:
— Ходить не нужно. Если хотите, у меня есть.
И достала из-за дивана початый коньяк. Максима почему-то не обрадовало это обстоятельство: нехорошо немножко, нечисто стало на душе.
— Только вот больше ничего нет! — развела руками Станислава. Мелькнули в легких рукавах худенькие локти.
Максим молча выложил на стол купленную по дороге плитку шоколада.
Она не удивилась. Осторожно взяла шоколад и, держа его в одной руке, на ладони, как бы взвешивая, а другой опершись на спинку стула, прочитала медленно и тихо:
Максиму даже не по себе стало от этих медленных, как капли, падающих слов.
— Это… ваши стихи, Станислава?
Она подняла серьезное лицо:
— Нет, не мои, Максим. Я писала хуже.
— А чьи же?
— Одной женщины. Прочитала недавно ее стихи и о ней. И запомнилось.
Она еще что-то говорила о стихах и о той женщине, а Максим молча смотрел на нее, любуясь и думая. «Кто же ты такая, Станислава?» — спрашивал он мысленно, а вслух не спрашивал: все равно не ответит, отшутится, посмеется. И он сказал нарочито весело, затем только, чтобы поддержать этот не совсем уверенно завязавшийся разговор:
— Почему же вы бросили писать стихи, Станислава? Я не верю, что у вас бы не получилось!
— Почему «не получилось бы»? Просто не получилось! — рассудительно поправила она.
Вот так они и разговаривали, как люди совсем малознакомые. Станислава не открывалась больше, не пускала в себя. А Максим наблюдал лишь и думал.
Потом кто-то забарабанил в наружную дверь. Сын!.. Станислава, будто ждала, вскочила, помчалась открывать.
Володя, конечно, уже предупрежденный, вошел в комнату важно, но карие его глазенки на раскрасневшейся рожице, туго стянутой меховыми ушами, горели любопытством. От дверей сказал:
— Здравствуйте! — И представился солидно: — Владимир.
— Здравствуй, Володя! — серьезно ответил Максим и, подойдя, протянул руку.
Володя понравился ему. Парнишка очень живой. Был у него крохотный нос в веснушках. Освоился мальчик молниеносно. Через пять минут буквально «прилип» к гостю, не отходя от него ни на шаг. Станислава сделала сыну одно-другое замечание, но он не унимался. Так и не отходил от гостя. Потом с грохотом вытянул из-под кровати старый чемодан с игрушками, похвалился крокетом и вдруг — мать в эту минуту вышла из комнаты, — с самого дна чемодана, из-под игрушек, вытащил поломанную фотографию.
— Что это у тебя там? — заинтересовался Максим, протягивая руку.
— Это мой папа! — шепнул Володя, оглядываясь.