На снимке был изображен морской офицер, капитан третьего ранга. Белый чехол фуражки резко оттенял черноту бровей.
Вошла Станислава, и Максим спрятал фотографию под стол, а потом незаметно — не подводить же человека! — сунул ее Володе.
Станислава, кажется, ничего не заметила. Нет, заметила! — понял Максим, — и догадалась. Она чуточку-чуточку покраснела и сразу, скрывая смущение, отошла к зеркалу.
«Что в том особенного? Почему она так?» — подумал Максим.
Скоро Володю отправила спать. Мать постелила ему на диване, он поворочался, путаясь в простынях, и заснул. Максим, пока мальчишку укладывали, так и не мог решить: пора или не пора ему уходить; взял с этажерки книгу, тот же самый том о Достоевском и листал его.
Станислава, освободившись, подсела к столу. Подперев узкой ладонью щеку, задумчиво глядела на Максима.
— Так расскажите же, Станислава! — тихо попросил он, не подымая головы от книги.
— Что, Максим? Вам, по-моему, и так все ясно. Не правда ли? Ну, была семья, муж… Не стало семьи. Кто виноват? Не знаю. Может быть, я… Не нужно об этом! — И сразу переводя разговор на другие рельсы: — А что вы там изучаете? Понимаю! — И с каким-то ожесточением: — Критикуют бедного Достоевского? Нельзя писать о страдании, да? А если…
Было в голосе Станиславы что-то такое… Сейчас или засмеется, или заплачет.
— Ну почему же нельзя писать? — серьезно возразил Максим. — Ведь пишут же…
И брякнул вдруг неожиданно для себя:
— А вы много страдали, Станислава?
— Я? Нет, Максим. Я только, только…
И Максим с ужасом заметил на ее глазах слезы.
— Станислава! — Он тяжело навалился на стол, весь потянулся к ней. Сказал утешающе: — Станисла-ава! Ну, разве можно?
Лучше бы не говорил он так! Станислава вдруг резко отвернулась, упала лицом в ладони, прижатые к спинке стула, зарыдала. Володя беспокойно шевельнулся во сне. Максим вскочил, обежав стол, крепко и нежно взял ее за плечи. Она затихла, не дрожала, худенькие плечи ее, ощутил Максим, налились жаром. Он наклонился и осторожно поцеловал ее в теплые волосы. Шепнул.
— Станислава!..
Было счастливое желание помочь, отдать ей все.
— Станислава, я люблю вас… И выходите за меня замуж!
Сказал, как в студеную реку бросился… Перед глазами перегнутый портретик капитана третьего ранга. А рядом, в двух шагах, разметавшийся на простынях Володя. Но, главное, рядом Станислава!
О том, что Максим сказал ей сейчас, он не думал еще вчера, не думал еще час, полчаса назад. А сказал и понял, что это — решение. Оно подготовлено всем-всем передуманным за этот весенний месяц. Решение окончательное.
Перед уходом они еще говорили об этом.
— Я не могу, Максим, ничего тебе сказать сегодня, — говорила Станислава, ласково и прямо глядя ему в глаза. — Я подумаю и скажу. Хорошо?
— Согласен.
И он, договорившись встретиться через день в городе, стал собираться.
Напоследок еще раз оглянул комнату… Туманное зеркало в углу, голая лампочка над столом. На столе в узкой бутылке так и не допитый коньяк и надломленная с угла «тяжелая» плитка шоколада.
И Станислава. Навсегда запомнил ее такой, до боли красивую в то мгновение, любимую… Бережно обнял ее, и она подалась вся, бросив руки ему на плечи. Поцеловал в покорные губы. Пьянея от счастья, подумал: «Жена моя!..» Рванулся поцеловать снова, но руки ее вдруг запротестовали, отталкивая. «Не н-надо, Максим!» Станислава отвернула лицо, и он, не понимая, отпустил ее. «Почему?..»
Нет, она уже с прежней улыбкой, ласковой и благодарной смотрела на него. Только в серых глазах растерянность, смятение…
Такой и запомнил.
XI
В конце смены Максима разыскал мастер Кривобок и, требовательно дернув за рукав, сообщил:
— Четырнадцатого, Крыжов, партийное собрание. Так ты будь готов. Все документы, какие говорил тебе, подготовь к завтрему.
И отбежал от молота, мелькнув в пролете синей кепкой, блином осевшей на седой, крепко всаженной в крутые плечи голове. Кривобок, несмотря на солидный возраст, все бегал. В партбюро цеха был он, кажется, самым энергичным человеком.
Прошумел гудок, упал в последний раз молотовый боек, с грохотом вышибив из запламеневшей поковки белые искры, и Крыжов нехотя бросил на земляной пол тяжелые клещи. Машинист Вася Горюнов, успевший уже сгонять к будке с газированной водой и залпом опрокинуть там искрящийся в солнечном луче стакан, поторапливал:
— Быстрее, Макс! Опоздаем!..
— Не пойду я…
— Да ты что?
Крыжов, улыбаясь, покачал головой: