К заводу, к кузнице пролегла у Максима особая дорога. И старайся ни старайся он отбросить ненужные для дела воспоминания, все равно проклевывается в чуткой памяти день, когда впервые попал на завод, тот самый демидовский, в кузню. Провел его мимо благодушных охранников детдомовский сторож Степан Харимов, человек уже немолодой, но охотничьими своими повадками-привычками возрасту не отвечавший. С воспитанниками он держался на равной ноге, те, в свою очередь, звали его только по имени, тоже как равного, но и уважали.
— В кузню поведу тя, парень, — сказал Харимов, когда миновали заводские ворота, и подмигнул. Он подмигивал часто — к месту и не к месту, скуластому рябому лицу его это придавало почти таинственное выражение. — Поглядишь, как лешаки орудуют. Звонко робят!..
Максим подумал, что ждет его в кузнице страшно интересное, непонятное… А потом разочаровался. Неуклюжая хибара, в которой разместились кузнецы — «вспомогательный цех», никак не совмещалась с громоздко-внушительным, пусть и допотопным, оборудованием всего завода: ухающей «бабой» на копровом дворе, кранами-подъемниками, чумовым паровозом, устало повизгивающим на мокрых рельсах. Нырнув из-под пушистой занавески дождика-бусенца в черноту кузни, Максим поначалу ничего там не увидел, кроме разве красно пыхающего горна да двух неясных фигур, присевших на груду бросового железа и разговаривавших.
— Эй, хозяева-работнички! — крикнул в полутьму Степан Харимов. — Михаил Спиридоныч тута?
— Здесь я…
На свет к порогу вышел коренастый мужик в гимнастерке, прожженной местами и без пуговиц по вороту. Встал, захватив косяки оголенными, перевитыми мускулами руками, заслонив широким телом своего товарища в глубине кузни и неровное, зыбкое пламя горна. Вглядевшись в Харимова, спросил спокойно глуховатым голосом:
— Чего пришел, Степан?
— Ружьишко поломалось, Михаил Спиридонович. Не поглядишь?
Кузнец молча взял из рук Харимова шомполку, осушил теплой ладонью дождевые капли на ее ложе, повертел, щелкнул истертым белым курком и, не сказав ни слова, скрылся в хибаре. Степан нерешительно потоптался у порога, потом, подтолкнув мальчика вперед, шагнул следом за Михаилом Спиридоновичем.
Теперь Максим мог как следует рассмотреть кузню.
Посреди хибары, где воздух, казалось, загустел, пропитанный жаром раскаленного железа, запахом пота и несвежей воды в бочке, поблескивала тупоносая наковальня. Слева от нее на дощатой подставке аккуратно уложены молоты, и тут же — горн. Земляной пол вокруг грязно-красных мехов, пристроенных к горну, усыпан растоптанным углем и пеплом.
Харимову пришлось долго ждать ответа. Михаил Спиридонович будто позабыл о ружье. Он что-то долго втолковывал своему подручному, тыча тяжелой рукой в сторону горна, где калился в пламени матово-белый кусок железа, и все это время просто не обращал внимания ни на Харимова, ни на Максима. Наконец, он кивнул Харимову: «Сделаем!..»
Максим повернулся было к выходу, но Степан удержал его за плечо: «Постой, Крыжов! Поглядим, как ковали ро́бят…»
Без особого интереса наблюдал Максим за действиями Михаила Спиридоновича и его подручного — жилистого, веселоглазого, под машинку остриженного парня, который в такт ударам молота непременно гхакал: «Гха-гха-а-ак!» Так, наверное, это гхаканье и осталось бы единственным, что запомнилось Максиму, если бы Михаил Спиридонович вдруг не обернулся к нему.
— А ну, оголец, испытай кузнецкое счастье! — и протянул Максиму самый малый по величине молот. — Хряпни раза два, а я чуток передохну.
Подручный, по имени Ваня, как узнал потом Крыжов, опять гхакнул и подбросил на наковальню запламеневший кусок железа. Максим, покраснев, поднял молот, который так и норовил выскочить из рук, и, думая только о том, чтобы не промазать, хлопнул им по наковальне.
Ваня захохотал, выпятив живот в драной майке, а Михаил Спиридонович только покачал головой.
— А ну еще ударь, да не торопись!..
Максим, сжав зубы, снова поднял молот и не промазал, что было силы брякнул по железной пластинке. Пластинка расползлась по наковальне.
— Добро! — остановил мальчишку Михаил Спиридонович. — Будет из тебя кузнец!
Максим оторопело вскинул взмокшее от напряжения и похвалы лицо. Он никогда и не думал стать кузнецом. Мечтой Максима было стать военным летчиком, вроде тех героев, которые еще совсем недавно летали ночами бомбить фашистский Берлин…