Настроение у Голдобина было по-прежнему приподнятое. Ему нравилось идти по знакомым улицам, не узнаваемым сейчас. Они были расцвечены кумачом и улыбками людей, отрешившихся сегодня от всех забот, печалей, житейской суеты. Люди улыбались друг другу, солнце отражалось на их лицах, и все это делало улицы еще праздничнее.
Колонну свою он разыскал с трудом. Подошел к самым дверям «итээровского» общежития, где накануне был назначен сбор, увидел нарядную толпу с букетами искусственных белых роз, но никого из знакомых не разглядел. Тронулся было дальше, осторожно обходя шумные группки, но услышал рядом:
— С праздничком, Александр Андреевич! — Оглянулся: Калганова. Она стояла перед ним маленькая, как девочка: седая голова глухо повязана пестрым платком, а сухие губы растянуты в обрадованной улыбке.
Голдобина остро кольнуло воспоминание о последней встрече с Калгановой у «окна сатиры». Вспомнил и о невыполненном обещании: не поговорил с ее заблудшей дочкой.
— Тоже собралась на праздник, Елена? — скрывая смущение, нарочито весело спросил он и легонько взял женщину за локоть. — Пойдем-ка, поищем наших.
— Да уж так тошно одной дома, Андреич… На людях все же праздник.
— А Машка где? — рассеянно спросил Голдобин, продираясь через толпу.
— Уехала дочка.
— Куда?
Калганова не ответила. Он почувствовал неладное и, замедлив шаг, обернулся.
— Куда уехала-то, спрашиваю?
— Да… забыла, Андреич, как называется, — виновато, с запинкой сказала Калганова. — Качкинар…
— Качканар! Это хорошо!
Хотел расспросить, но подошел Коробов и бесцеремонно огрел его по спине ладонью-лопатой.
— Эх, калина-малина, денек-то какой! — с веселой хрипотцой выдохнул он. — Поздравляю с маем, Андреич, и тебя, Елена. Что это вы парой, а? Сма-атри, Андреич!..
Широкое лицо Коробова, давнего приятеля Голдобина, темно пунцовело, видно, успел с утра. Прижимая лапищей галстук, Коробов кричал:
— А я вот оди-ин! Может, пивка выпьем, а?..
Калганова тихо сказала:
— Пойду я…
Голдобин кивнул. Но тут же остановил ее:
— Не скучай в праздник-то! Мы с Александрой дома, забегай после демонстрации!
Калганова отошла, растаяла в толпе, Голдобин же, положив ладонь на плечо Коробова, предложил:
— Поищем сперва наших…
— А кого ж искать, Андреич? Все здесь. Вот она, наша колонна!..
Голдобин и не заметил, что добрался уже до своих. Мало-помалу стал узнавать знакомых. Увидел Кабакова, скромно стоявшего за кругом танцующих парней и девчат, в представительном мужчине — в габардиновом пальто и зеленой шляпе с ленточкой — узнал секретаря партбюро Рогачева; издали помахал ему рукой главный технолог завода Игорь Фокич Скорняков. Еще Голдобин узнал двоих-троих и не мог не отметить про себя, что за те годы, пока он не ходил на демонстрацию в своей колонне — обычно ему давали пропуск на трибуну, многое изменилось. Много новых людей пришло на завод — молодежи больше. Ее-то, оказывается, плохо знал «кадровый» Александр Андреич.
И тут он увидел Зойку. Она стояла с Крыжовым, сцепив пальцы обеих рук на его локте и подняв курносое лицо, что-то лепетала, жмурясь на солнце.
«Вон как! — ахнул Голдобин и сразу забыл о Коробове, стоявшем уже в очереди к столику с пивом и пирожками. — Это как же они?..»
А «они» и не видели старика. Рожица у Зойки так и сияла счастьем. Голдобин не мог и припомнить, когда он еще видел ее такой.
— Андреич!.. Голдобин!.. — крикнул от столика Коробов и потряс над головой бутылкой. — Поспевай сюда!..
Голдобин повернулся и туча тучей двинулся к столику.
— Дочку встретил, Андреич? — щуря красные глаза, хитро поинтересовался Коробов. — А Крыжов-то жених ей? Нич-чего парень!..
Не отвечая, Голдобин налил себе в картонную посудинку, выпил залпом и, не протерев взмокшие усы, плеснул вторую.
— Пить захотелось! — шумно передохнув, оправдался он. — А пить мне нельзя — мотор барахлит… — и постукал кулаком по груди, там, где сердце.
— Ну, и не надо тогда! — согласился Коробов. — Давай-ка, пошли наши-то!..
А сердце и впрямь болело… Догнал Голдобин свою колонну, а идти в ногу с молодыми трудно. Силился, крепился, вида не показывал, но, в конце концов, сдался. Едва повернула колонна к круглой заводской площади, уставленной мачтами с трепетным кумачом наверху, не выдержал Александр Андреевич: откачнулся от строя… Мерно подышал через нос, успокаиваясь, горько сплюнул в начищенную ради праздника урну и потихоньку побрел домой.