Это вполголоса, насмешливо процитировал за спиной сосед. Максим обернулся, ожидая, что он еще скажет. Теперь Максим разглядел его.
По возрасту тот был и парень и не парень. Худой, белобрысый, борода то ли сбрита, то ли еще не выросла. Улыбался без хитрости, выказывая белые зубы. Лицо чистое, но по углам рта матерые складки. Худ был так, что ковбойка в красных клетках спадала с плеч, как парус в безветрие.
— Угадал? — довольно рассмеялся он, откидываясь спиной на переборку.
«Иди ты!..» — подумал Максим: неприятно, когда за тобой подглядывают. Но, взглянув на открытое лицо парня, передумал и подтвердил:
— Угадал!
— Ну, раз угадал, давай знакомиться! — и парень протянул Максиму длинную руку. — Маркин… Виктор.
Максим назвал свою фамилию, и Виктор, припоминая, покачал головой:
— Нет, не слышал таких. Гамаюн?
— Да не совсем…
«Гамаюнами», помнил Максим, называли в Черемшанке местных жителей, аборигенов, кержаков. А какой же он кержак?
— Родился я в Черемшанке, — объяснил он. — А отец с матерью мои незадолго до того приехали сюда. Да и… уехали скоро!
— Ну это неважно, что отец с матерью. Главное, что ты здесь родился. Я это угадал.
И Виктор в шутливой радости, прихлопнув, погладил ладонью ладонь.
— Я же цыган, ты знаешь! — продолжал он. — Бабушка у меня была цыганка, а я в нее. Очень достоверно гадала!
«Трепа-ач!..» — поморщился Максим. Какой там цыган! Русак и русак, и бледные уши торчат из-под коротко стриженных белых волос.
— А если серьезно, — сказал Маркин, перестав смеяться, — то мне очень хорошо понятно твое состояние. Ты родился здесь и много лет не приезжал. Да? Я понимаю. Я вот только четыре года не был дома. Это в Костино, под Москвой. А поехал в прошлом году, подъезжаю, — не поверишь! — заплакал.
Такой внезапный переход от балагурства к откровенности удивил Максима и не мог не тронуть. «Славный парень!» — подумал он.
Маркин спросил:
— А у тебя кто здесь остался? К кому едешь?
Максим пожал плечами:
— Да никого. Так еду, посмотреть…
Максим вздохнул:
— До цивилизации нам тут, конечно, далековато еще… Это тебе не Москва и не Свердловск. Народ такой, знаешь… Гамаюны, одним словом! Не очень-то легко с ними…
Хотя Маркин и вздохнул и вроде бы жаловаться начал, Максим сейчас не поверил в его полную искренность. Казалось, говорит это он просто так «для порядка», а сам доволен и Черемшанкой и своей жизнью в ней. Иначе зачем бы он торчал тут пятый год, не уезжая в милое своему сердцу Костино, а то и в самую Москву!
Поезд в это время шумно замедлил ход, остановился. Маркин глянул в окно, увидел кого-то, вскочил и, высунув голову, закричал, замахал руками.
Через минуту в купе вошел чернявый парень в гимнастерке и сапогах. Бросив под скамью лопату, — она со звоном улеглась возле Максимовых ног, — он встряхнул протянутую Максимом руку.
— Картошку вот сажал. С опозданием, правда… — объяснил он, садясь и закуривая. Пальцы его вздрагивали.
— Тебе во вторую? — спросил Маркин.
— Во вторую. Галка в первую пошла.
Маркин заметил с улыбкой, обращаясь к Максиму.
— Передовая семья, скажу тебе! Оба фрезеровщики и оба — молодцом! Лучше в цехе никто не работает.
— Да будет вам, Виктор Васильевич! — устало перебил парень. — Хватит того, что вы в последний раз корреспонденту наговорили.
И он пытливо взглянул на Максима: «Часом, не корреспондент ли ты?»
А Максиму сразу вспомнились Голдобины, тоже «передовая семья…» И он внимательнее посмотрел на парня. Роста не богатырского и в плечах не косая сажень, но работяга в нем чувствуется… А на Голдобина не похож!
— Во вторую идешь, — говорил в это время Маркин, — а нам еще с тобой третья смена предстоит. Не устанешь?
Парень мотнул головой:
— Ничего. На пусковой пойдем?
— На пусковой. Там сейчас глаз да глаз нужен!..
Они говорили о своем, а Максим думал о своем. Маркин, судя по этому разговору, начальство в цехе, а может быть, не только в цехе… С проверкой какой-то собирается. С какой, куда? Максим невольно заинтересовался, но спрашивать было неудобно. А говорили те уже о другом, о завтрашней рыбалке на Черемшанке… (Вспомнил Максим эту речушку, торопливый бег ее по белым камням, свежесть ключевую…)