Маркин затеребил Максимов рукав. Максим поднял голову. Но Маркин тут же отпустил его. Задумался. Потом продолжал уже спокойно:
— Слушай! Ты сейчас, значит, на какой должности? Ни на какой. Мастером временно? А потом? Не знаешь. А если… если плюнуть тебе на всю эту канитель недостойную, а? Серьезно. У нас же… Пустим новый цех, старшим мастером пойдешь!
— Так ведь не этого я хочу, Виктор! — возразил Максим. — Не в этом…
— Подожди, подожди! — перебил Маркин. — Почему не в этом дело? И в этом! Ты уже не мальчик. Техникум закончил, специалист с опытом работы! Так чего ж они тебя, как мальчика!.. Ты уже зрелый работник и можешь делать больше, большую ответственность на себя взять. А раз можешь, значит, нужно. Иначе и уважать себя не стоит! Это, во-первых. А, во-вторых, здесь государственный интерес. Ты им, Максим, видать не нужен. А нам нужен. И позарез нужен. У нас специалистов не хватает. А завод растет, в люди выходим!.. В общем, подумай!..
Максим сидел молча. С кондачка он никогда ничего не решал, а в таких делах особенно. Сидел сейчас и молчал. Выкурили еще по сигарете, и Маркин предложил:
— Ты не уезжай сегодня. Завтра суббота, мы с ребятами на Черемшанку собираемся. Поедем? Переночуешь у меня.
Максим подумал и согласился:
— Поедем. А… переночевать у меня есть где, не беспокойся, пугал я тебя.
И, вспомнив стычку в цехе, от души расхохотался.
У него было отличное настроение.
XXIII
Все давно спали. Свет от костра падал на тугой бок ближайшей палатки, и только это белое пятно разряжало густую лесную темень.
Максим сидел у костра один. Неярко тлели в куче серого пепла березовые головешки. Время от времени он брал прут, ворошил угли: костерок взыграет, запламенеет конец прута, потухнет, и опять тихое мерцание в ночи.
За спинкой журчит, всплескивает на гладких валунах Черемшанка. Со спины холодно: Черемшанка — речушка горная, вода в ней студеная.
Умаявшись за день в лесу, уже сухом, летнем, хотя по календарю значилась еще весна, уморившись за сытным ужином из свежей ухи и прихваченных из дому запасов, все быстро уснули, а Максим не спал.
Кружилась голова от впечатлений сегодняшнего вечера: шумного, непритязательно дружеского и просто по-семейному уютного. Жена Маркина Евстолия — крупная такая уральская красавица, белые волосы уложены высоко венцом, а на щеках — милые ямочки, — сразу как бы взяла шефство над ним, и Маркин, глядя на нее, одобрительно улыбался. А маленькая Галка, жена Петра Ковалева, что ехал с Маркиным в вагоне, хотя тоже была очень мила с ним, но с мужа своего глаз почти не сводила.
Петр сегодня рассказывал, как он женился на Галке.
Два года назад он вернулся из армии. Уходил женатым, а вернулся: жены-учительницы и след простыл. Не дождалась, вышла за другого и уехала совсем из Черемшанки. Петр горевал-горевал, пока не встретил Галку. До «встречи» этой год работали они в одной бригаде — станки рядом! — и не замечал, а тут вдруг заметил и влюбился. Рассказывал: «Прихожу как-то к ней домой, — на лыжные соревнования надо было ехать, — открываю дверь в избу, а там ребятишек полна горница, все Галкины братишки да племянники. «Галка! — кричу через весь этот детсад. — Бросай все, выходи за меня замуж! Свои будут!..» Шутки шутками, а так и вышло: поженились.
Да, другие женятся… Вчера в разговоре тетя Даша задела за живое, сегодня Петр подлил масла в огонь. Нескладно все-таки получается… Но ведь сердцу не прикажешь!
История эта со Станиславой несерьезная, конечно. Ну, увлекся, а месяц прошел, и забылось: с глаз долой — из сердца вон… Даже и стыдно немножко: пижонил-то как! В аэропорт приглашал, шоколадки к коньяку покупал… И чуть-чуть не женился было, зная, что не любит она…
А Зойка? Глупенькая еще, выдумывает все… У него же к ней просто как к человеку хорошее отношение.
И, глядя на затухающий костер, совсем один в эту ночь, раздумался Максим о своей жизни.
Не так складывается жизнь. Прав был Маркин вчера. Силы он в себе чувствует большие, а применения этим силам нет.
А если все сначала попробовать? Уйти с завода, перебраться сюда, как советует Маркин. Выход это? Правильно будет?
Крепко задумался Максим, сгорбился у костра. Долго сидел, пока занимающаяся зорька не смыла свет костра.